В чувство приводит мутное амбре тошнотворного парфюма, который, как ил со дна, поднимает чувство тревоги. Это точно не духи брата. Виньен ползёт, неважно куда, лишь бы вперёд, но от тупого удара спиной, обмякает. Последствия подобной беспомощности известны, и Ёнсок больше всего на свете не желает удваивать воспоминания.

Выставленными ступнями и откинутыми руками удаётся застрять в проёме. Попытка протолкнуть Вив в кабинку, не заканчивается ничем достойным, она цепляется за трубу, подныривая предплечьем, держится хоть и ватно, но зато ритмично расшатывая выстроенную коммуникацию. Хуй-то там ночевал, представительница последней ветви Ли не сдастся. Ещё бы знать кому.

Сюрприз от «зелёной феи» подлый, как фокус мошенника. Мах крыла этой мухи растворяет сознание Виньен. Теперь она не на полу, а на чём-то повыше. Она находит себя нелепо сидящей на раковине без футболки. И без джинсов? А это точно она? Чтобы удостовериться, Виньен, на всякий случай, осматривает себя начиная с оттопыренных пальцев ноги.

Поднимая зрительный прицел, отмечает, что нога точно своя, потому что крепится к туловищу, на котором у Вив голова и она ею соображает. От головы, не теряя зрительного контакта с собой, она добирается до пальцев ноги со стороны крана, с них свисают стринги. Виньен обескуражена открытием. Она устремляется взглядом вперёд к знакомой личине, в прорезях которой видны буравящие и покрасневшие глаза.

Кто этот мужик? Сколько ему? Почему не показывается? Отдаться в первый раз какой-то «коробке»? Виньен вообще не хочет кому-то сейчас отдаваться, она бы оделась и домой пошла. Если бы спросили, где она сейчас хотела бы больше всего оказаться, она бы ответила: – в собственной душевой. Смыть с себя пот, какую-то слизь, чужие лапища, вонючий одеколон и проблеваться.

Увернуться от жилистой клешни получается смазанно, приходится перетерпеть сжимание скулы. Ноги и руки, как не свои. У Виньен в детстве была игрушка на ниточках, пока не подёргаешь за те нитки, клоун валяется несобранной кучей. Вот сейчас Ёнсок такая же, в какую сторону дёргают, в ту она и заваливается. Чтобы показать способность управлять своим телом и ситуацией, Виньен остаётся гневно вплюнуть всю свою сулящую проблемы свирепость в следящие за нею прорези:

– Ты кто? – слышит она свой жалкий шёпот. Знала ведь, что от абсента бывает и голос садится, но не думала, что так.

– Сидела тихо, вот и сиди, – гудит искажённый коробом голос. Звучит он не так, как тот, что пугал в детстве. Но чем-то похож, этот гул в вакууме тесного ящика, а тот проникал в щели тумбы, комода и шкафа, преломлялся от толстых, не пропускающих свет занавесок, тонул в матрасе, но всё равно пролезал под кровать. Тот человек из детства хотел очень многого, но боялся быть уличённым, это Виньен отлично знала. Но знать было мало, надо было понять, что бывший матери – трус. Хотя понимание того, что перед Вив трус, не помогло бы Ёнсок. Она по сей день не уверена, смогла ли изменить тогда что-то. Иногда кажется, что да, но чаще, что лишь отсрочила. Сейчас она уползла бы, как раньше, хотя бы это. Но она не знает как и куда. Настолько безвыходно не было с детства. Неужели опять?

– Пусти, – сама она толкаться не в состоянии.

– Ты меня дразнишь?

Дразнит? Это Виньен-то? Драз-нишь… Ёнсок уже слышала подобное, звучало оно также неуверенно, будто озираясь. От совпадения вдоль позвонков лупит градом озноб. Попытка удрать завершается крепким нажимом на бёдра, не пошевелишься.

Торопливый охват фиксирует шею. Тошнота подступает внезапно, и Ёнсок рвётся перекатиться до раковины, между ног прошивает болью.