Десять лет… Столько спать себе не мог позволить даже бессмертный. Не знаю, почему время начало беспокоить меня именно теперь, ведь его не существовало в моём мире. Времена года там не сменяли друг друга, а ночью было почти так же светло, как и днём. И мы не старели. С каждым лунным циклом, Девы становились лишь прекраснее. Но десять лет без света?.. Не представляю, во что я превратилась.

- Мой третий меч... – повторил мужчина. – Нет. Я слишком дорожу им. А вот Датэ своим оружием привык раскидываться...

- Ты сумел его обезоружить? Серьёзно?

Он успешно переключил её внимание. Вновь зазвучали шаги по полу. Женщина подошла совсем близко ко мне, и я затаилась. Послышался шорох ткани… а потом через ряд отверстий в крышке в ящик проник тусклый свет: она сняла вещи, которые были второпях брошены сверху.

Боги, я всё-таки вижу!

Ничего конкретного, на самом деле. Доски потолка, под которым клубился дым. Мне захотелось увидеть больше, всю картину целиком, хотя минуту назад я не смела рассчитывать даже на это.

- Что ж, согласна, этот меч достоин королей. Трудно представить, как выглядит оружие, которым ты по-настоящему дорожишь. – Она повозилась и в итоге резко выдохнула. – Почему я не могу достать его?

- Видишь символы на ножнах? Это защитная печать. Только я могу его использовать. – Когда она заявила, что нечестно скрывать от неё и это оружие, мужчина сказал: - Это опасная игрушка. Лезвие может разрезать даже проклятую печать, что говорить о женской коже.

- Ты поставил печать на меч, который может разрезать любую печать? – уточнила она, но он не ответил. Может, кивнул или пожал плечами. – А чем докажешь, что он принадлежал именно Датэ?

- Посмотри на рукоять. На знаки на навершии.

Она подошла ближе к свету, отгораживая меня от него.

- Красиво. Это цветок мака и… какая-то ветка. Что это значит?

- Я не спрашивал. Но такие же знаки он носит на своих ладонях.

- Носит?

- Шрамы. Калеки берегут свои боевые шрамы, это их дар богу. Они психи, повёрнутые на боли. Но Датэ выделяется даже среди своих. В бою его задеть невозможно, поэтому он режет себя сам и превращает шрамы в узоры, словно хочет…

Он осекся.

- Что? – спросила она.

- Не знаю… Словно хочет обезобразить себя. Он поставил себе шрамы даже на веки и рот.

- Разве шрамы не главное украшение мужчины?

- Ага. Даже ты согласилась бы, что он перестарался с этим.

Она рассмеялась, а я подумала, что при всей своей нелепости в этом есть что-то логичное. Ведь только раны – достойное таких монстров «украшение».

- А на тебе шрамов почти нет, - заметила женщина. – Не подумай, ты мне и таким очень нравишься.

- Старцы – лучшие телохранители. Любая царапина компрометирует нас.

- Значит ты хороший боец?

- Более-менее.

- Или ты вовсе не боец, а обычный мародёр, как и говорили солдаты внизу. Я не расстроюсь, если признаешься.

- Признаюсь? – Теперь уже он рассмеялся. Необычным, хриплым, низким смехом без намёка на веселье. Таким… мужским. - Я никому и никогда не исповедовался так, как тебе здесь. Мне больше не в чем признаваться.

- Разве? Ты до сих пор отказываешься показывать, что у тебя в ящике.

- Да, ведь как ты и сказала, это мой козырь. Я использую его только в крайнем случае.

- Но печати на ящике срезаны. Значит, ты его уже открывал сегодня.

- По требованию пограничной охраны, которая приняла меня за мародёра.

- Неудивительно. Ведь то, что они увидели там...

- Было последним, что они увидели в своей жизни, - закончил за неё мужчина тоном, который не оставлял сомнений – это правда. Пусть его и принимали за вора и убийцу, на самом деле он был намного хуже.