Я тут же жалею, что вообще открыл рот. Жюльен сразу чувствует: запахло жареным.

– Так, значит, Эви Клеман. Договорились, – резюмирует он. – Не терпится увидеть лицо отца, когда ты проиграешь.

– Жюльен, прошу тебя, не надо, – говорю я. – Она же терпеть меня не может!

Сколько же счастья сейчас в его взгляде.

– Что ж, тогда советую поторопиться, братец. Надо превратить этот сорняк в розу. У тебя меньше месяца.

На Виолетту невозможно сильно злиться. Любой растает, глядя на ее личико. Вот почему эта горе-пекарь спокойно сидит рядом, а я убираю последствия ее «трудов» – в муке абсолютно все и я, и пол.

– Могла бы и помочь, знаешь ли! – с упреком говорю я, когда она свешивает ноги со стола. – Слезай скорее, папа нам обеим устроит, если поцарапаешь ящики!

Виолетта спускается на пол и выпячивает нижнюю губу.

– Не могу я помочь! У нас же только одна метла!

– Неплохо устроилась! Тогда иди переверни табличку на двери на «Закрыто». Надо тут как следует убраться, пока не пришли покупатели. Или, что хуже, отец.

Тут звенит колокольчик над дверью.

– Виолетта, я же сказала, закрой! – Я отряхиваю колени и распрямляюсь, чтобы посмотреть, что еще она успела натворить, и вдруг понимаю, что дверь открыла вовсе не моя младшая сестричка. А Бо Бельгард.

– Ой, извини, – говорю я. Обязательно надо было явиться в пекарню, как раз когда тут все вверх дном? – Мы закрыты.

Бо кивает на дверь. У него за спиной стоит Виолетта. Щеки у нее раскраснелись, а глаза – огромные, как у олененка.

– А на табличке совсем другое написано, – замечает Бельгард.

Метла выпадает у меня из рук. Грозно гляжу на Виолетту.

– Это потому что кое-кто не успел ее перевернуть.

Бо направляется ко мне. Виолетта бежит за ним следом – кажется, что ей очень хочется повнимательнее его рассмотреть. Бельгард оборачивается и заглядывает ей в глаза.

– Должно быть, это она на тебя намекает, а?

Виолетта робко кивает.

Бо расплывается в улыбке.

– Это ведь не ты тут такой бардак устроила?

Виолетта прикусывает ноготь на большом пальце и раскачивается из стороны в сторону. Бо Бельгард уже успел ее очаровать. Знала бы она, до чего фальшивы его чары.

– Не-а, – отвечает она и отрицательно качает головой.

– Маленькая врушка, – говорю я.

– Chérubin[6], – Бо читает вслух название на табличке, висящей у меня над головой. – Как красиво.

– Спасибо, – осторожно отвечаю я. Любезность Бо меня озадачивает. Хотя мне и самой всегда нравилось это название – «Херувим». Так пекарню назвал мой grand-père[7]. Он всегда говорил, что у grand-mère[8] просто ангельское лицо. – Повторюсь, мы закрыты. Если только ты купишь что-нибудь из этих десертов по двойной цене…

– По двойной цене? – переспрашивает он. – Да?

Я рассчитывала, что эта новость заставит его уйти, но нет – Бо подходит к витрине, наклоняется, внимательно разглядывает десерты, приготовленные отцом с утра. Что ж, ладно. Если ему так хочется, заберу его деньги.

– Да, – отчеканиваю я. – Сам понимаешь, в обед всегда ажиотаж, все дела.

– Ажиотаж, – повторяет он и оглядывает пекарню.

Тут больше никого нет, кроме нас троих и кучи влажной муки, которую мне еще часа два отскребать с пола.

– Ну что ж. – Он снова переводит взгляд на Виолетту и спрашивает: – Ты вот что из этого больше любишь?

Виолетта деловито кружится, придерживая полы платья – выпендривается перед Бо.

– Хм… – протягивает она и указывает на бриошь с фисташками, кардамоном и розовой глазурью. – Вот это!

На самом деле она обожает черничные булочки, просто эта бриошь – едва ли не самое дорогое, что есть в нашем меню. Какая умница!

– А ты? – Бо поднимает взгляд на меня. Глаза у него того же пронзительно-голубого цвета, что и в детстве, я всегда видела в них море и звездное небо. Вот только теперь различаю и лживость.