Звонок в дверь, пронзительный, как удар сердца. Эмма. Он не знает, что увидит в её глазах, но понимает: пора открывать дверь и делать свой выбор.

Он глубоко вдохнул, прежде чем повернуться к двери. Будущее было неясным, но он был готов рискнуть.

Ненависть

Лишь пустошь там, где жизнь цвела,

И ненависть во мне росла.

Несправедливость – ржавый гвоздь,

В душе осталась только злость.

Истерзан криком, болью сжат,

В зеркальном мире – мертвый взгляд.

Но в тишине, в кромешной мгле,

Быть может, проблеск есть во мне?

Тишина в его квартире – вой, сковавший время. Оливер стоял у окна, глядя на пустой сад. Яблони, когда-то дарившие тень отцовскому смеху, теперь стояли, будто надгробия. Пепел покрывал всё: пепел несправедливости, горя, ненависти.

Он помнил лицо матери. Измученное, с осунувшимися скулами, а в глазах – бесконечная печаль. Она сломалась, когда отца посадили. Обвинение – фарс, ложь, выдумка. Отец, честный, его опора, пал жертвой системы.

Отец должен был дожить свой век в домике в деревне, в окружении саженцев, выращенных его руками. Вместе с матерью они мечтали о тихой старости, о внуках.

Оливер помнил, как отец бился за правду, писал письма, обивал пороги. Система оставалась глуха.

А потом…

Звонок.

Отец умер в тюрьме. Убит.

Невыносимая тяжесть сдавила его.

В душе – ненависть. Ненависть ко всем: к тем, кто измыслил обвинение, к тем, кто осудил, к тем, кто мог помочь, но отвернулся. К системе, которая, как бездушный зверь, сожрала его отца. Себя он тоже ненавидел за бессилие.

Мать плакала, не переставая. Обнимала старые фотографии, гладила отцовские вещи, пытаясь удержать, вернуть. Оливер понимал, что обязан держаться ради неё. Но внутри – пустота, мёртвая тишина.

Мать превратилась в призрак. Лицо поблёкло, глаза потухли. Он ненавидел её страдания. И понимал.

Он пытался бороться, искал адвокатов, выходил к журналистам. Но дело замяли. Виновные остались безнаказанными.

Ненависть росла в нём, как яд, просачиваясь во все поры. Он ушёл в себя, отдалился от друзей, от работы. Жизнь потеряла всякий смысл.

Что дальше?

Он чувствовал себя в ловушке. Хотелось всё уничтожить. Отомстить.

Ненависть сжигала. Не давала спать, есть, дышать. Он превратился в тень, в пустое место. Перестал улыбаться. Глаза стали пепельными. Он перестал верить.

Взгляд упал на яблоневый сад. Теперь он видел в нём лишь надгробия, символы погибших надежд, мечт, самого бытия.

Он бродил по комнатам. Его руки касались вещей, пахнувших отцом – деревом, табаком, кожей. Остатки жизни, лишь призраки памяти.

Ненависть. Она была всем, что осталось.

Но так больше нельзя. Нельзя тонуть в этом мраке.

Нельзя позволить горю переродиться в прах.

Что-то нужно было делать.

Рука нашла осколок зеркала. Холодный, острый, как приговор. Стекло впилось в кожу.

Кровь – алая нить на бледной коже.

Символ боли.

Символ ненависти.

Взгляд упал на его отражение. Но там – пустота. Ни лица. Лишь мрак, живший в нём.

Дверь тихонько скрипнула.

Оливер вздрогнул.

Кто?

Чего они хотят?

Открывать не хотелось.

Но он открыл.

На пороге – тишина.

Необъятная тишина, поглотившая всё.

Пустая прихожая.

Никого.

Он закрыл дверь.

Он опустился на колени, сжимая осколок. Впервые, за долгое время, он заплакал.

Слёзы, вымывающие ненависть.

Остался один.

Наедине со своей болью.

Месть

Во тьме, где сердце замерло от боли,

Где правды свет погас в зловещий миг,

Встаёт месть – мрачный бог на чёрном троне,

Шепча: «Иди. Я научу, как жить».

Но каждый шаг к расплате – шаг в бездушье,

Где человек сгорает дотла.

Что сильней – огонь ярости в душе

Или слова, что шепчет тишина?

Тишина в его квартире стала могильной плитой, давящей на грудь. Оливер стоял у окна, вглядываясь в промозглую тьму, но видел только отражение своего искажённого яростью лица. Луна, казалось, отвернулась, не желая быть свидетельницей его мрачных мыслей. Ненависть – не просто плесень, а ядовитый плющ, проросший сквозь сердце, отравляя каждое воспоминание.