– По-моему, тебе еще рано в школу. Сколько тебе лет? – спросила Соня, когда нас усадили рядом. Ее добрые синие глаза красиво переливались.

– Мне семь! – соврала я, воинственно ковыряя угол парты.

– Что-то непохоже, – спокойно заметила Соня.

Уроки в школе были такие: математика, русский, окружающий мир, английский и французский.

Лучше всего я чувствовала себя на русском. Учительница была красивой, как цветок колокольчика, никогда не повышала голос и сразу мне понравилась. Спустя месяц я уже писала «меня зовут Надя» на любой свободной бумажке. Дома я нашла кусок розового картона и старательно вывела на нем: «Надя и мама едут в Париш!» Потом внимательно осмотрела надпись и исправила букву «ш», пририсовав ей снизу лапки. Получилось «ж». От усилий на пальце осталась красная вмятина, зато получилось красиво. Мама похвалила меня и спрятала картонку к себе в сумку. «А папа с ними едет?» – спросила она. Я пробормотала, что он может поехать, если ему так уж хочется.

Английский и французский прошли ужасно.

Немного английского я знала от своей тети, которая была учителем. Как-то раз она пришла в гости с тортом, покрытым глянцевыми безвкусными фруктами, и стала расспрашивать, какие английские слова я знаю. Выяснилось, что никаких. Она заявила, что без английского сейчас никуда, и задала выучить десять слов, а сама все лазила в наш холодильник. Я выучила, как будет «кошка», «яблоко» и «мяч», а потом мне надоело. Я побежала к папе и громко сказала: «Тетя Лена свой невкусный торт не ест, а нашу вкусную колбасу ест!» Папа расхохотался, а тетя Лена выскочила из кухни, вся красная и злая.

«Кэт», «Эпл» и «Болл» я все еще помнила, и на первом уроке гордо назвала их учительнице. Она все требовала от меня какие-то глаголы, а я наугад называла то «Кэт», то «Эпл».

Французский вела костлявая учительница в длинной юбке из цветных треугольников. Во французском классе ученикам было лет по девять. «Учти, я сказал всем, что ты – вундеркинд, и быстро всех догонишь!» – сказал Б. перед первым уроком. Что значит «вундеркинд», я узнать не успела.

– Надо же, какая малышка, – сказала учительница французского. Она наклонила голову и смотрела на меня, как на жука в банке, – скажи нам что-нибудь на французском!

Я сказала «бонжур», а потом «мерси». Эти слова были в песне маминого Джо Дассена. Все молчали, и я объяснила:

– Это значит «здрасьте»… и «спасибо».

Учительница ждала, пока я скажу что-то еще, но на этом французские слова у меня закончились.

– Вот тебе и вундеркинд, – пробормотала она и записала что-то в журнал.

Я оцепенела, уставившись на ножку парты. Голова стала тяжелой, в носу защипало. Слово «вундеркинд» мне не понравилось, и звучало оно, как что-то плохое. Учительница, видимо, хотела, чтобы вундеркиндом была я. «Не вздумай реветь», – велела я себе, но ножка парты уже расплылась перед глазами.

– Ну, так не годится! Чего же ты плачешь? – учительница встала и пригладила мне волосы. Рука у нее была как деревянная. – Это ведь школа, а не детский сад, тут ребята уже не плачут!

С математикой вышло еще хуже. Математику вела Василиса Сергеевна, и было непонятно, что за закорючки она все время пишет на доске. Из математики я знала только то, что «один плюс один» будет равно «два». Этот пример я усвоила, когда папа купал меня вместе с красными резиновыми уточками.

– Смотри, котенок, вот у нас одна, – папа закатал до локтей рубашку и поместил уточку на воду. Потом достал еще одну и устроил рядом. В ванной было тепло, пахло клубничной пеной. Пар слепил папе ресницы, и он стал похож на мальчишку.