– Да она же в цирке была, у этих, ненормальных, – пискнула Лена, поддерживая мужа за локоть. – Из-за брата школу эвакуируют, а эта…

– Из-за Влада? – Оля подняла голову, взглянув на родителей, но те скорбно промолчали. Про огрехи брата говорить не любили, вечно сглаживали углы.

– Идемте домой. – Толик вздохнул и, пряча уши в воротник куртки, поплелся к подъезду.

– Я не пойду, – шептала Оля, пока мать тащила ее по лестнице. – Не пойду. Не пойду.

Руку она вырвать больше не пыталась. Мамина учительская хватка была явно цепче папиной. Мама смотрела не на нее, а куда-то вперед. Может, стремилась разглядеть в черных лестничных пролетах светлое будущее, где ее дети будут нормальными людьми, с квартирами, работами и собственными семьями.

– Нормальную, Оля, нужно искать нормальную профессию, а этот свой цирк забудь! – шептала мама, заваривая пустырник в граненом стакане.

– Нормальную – это как ты? – спросила Оля и улыбнулась вымученно и зло.

Лена подняла на Олю лицо: обвислая бульдожья кожа, синяки под глазами, морщины на лбу, как две крепкие веревки, натянутые над домами, – мечта канатоходца.

– Это не как я, но и не как… – Лена осеклась. Не договорила. Канаты на лбу расправились, кожа разгладилась.

– Ну кто? Как кто? – Оля пыталась докричаться до матери, но та уже шла в свою комнату, унося с собой и терпко пахнущий пустырник, и звенящие на рукавах халата хлипкие монеты (бабушкин подарок, дарила и говорила: «К деньгам!»).

– Я вырасту, выучусь, заработаю! – скрипела зубами Оля вслед матери.

– Обязательно, – донеслось из комнаты (мама всегда все слышала). – Но для начала съездишь к бабушке в Камышин. Давно пора.

Оля зарычала – тигром в клетке. Представила, как вышибает оконную раму и выпрыгивает на асфальт. На все четыре лапы. Огненное кольцо загорается вокруг ее тела. Огонь перекидывается на дома. Горят трехэтажки на Азина, горит ненавистная школа с русичкой и директором. Горит Заводской район и весь Саратов. А тигр убегает и прячется на крыше цирка, и огонь не достает до купола. Тигр танцует вальс посреди пожарища – на самой верхушке. Под лапами у него серебристая рыбья чешуя. На шее у тигра зеленый мамин шарф, он тоже падает в огонь, и тигр ревет, и огонь колышется от его рева, а из-под когтей летят чешуйки.

– Оль, ты чё, совсем? – вдруг сказал тигр.

И Оля открыла глаза. Перед ней стоял Влад в трусах и майке, он только что проснулся. Она лежала щекой на своей же руке. Веки отекли то ли от слез, то ли от позы, в которой она заснула. От жесткой табуретки болела спина, ломило где-то под лопаткой, и такая же тянущая ломота разливалась от спины по всему телу. Оля сжала затекшую руку в кулак и разжала, потянулась, посмотрела на брата. Влад предпочитал ее не замечать, но не уходил, копошился в полупустом холодильнике. Он ничего не нашел и выволок на пол банку соленых огурцов, придвинул табурет вплотную к шкафу, встал на него – полез за открывашкой. Ростом брат не вышел – полторашка, метр с кепкой, – мама считала, это оттого, что они двойняшки и Оля забрала себе половину братовых сил. Влад вытягивался вверх, как жираф за листьями акации, словно пытался вырасти, и под его весом (туловище наклонено вперед, встать на полупальцы, и еще раз!) табурет опасно качнулся с ножки на ножку.

– Мама проснется и приготовит завтрак. – Оля зевнула и проглотила в зевке букву «к».

Получилось «приготовит завтра». Неутешительное обещание.

– А я хочу сейчас! – прокряхтел Влад, снова поднялся на полупальцы и попытался подпрыгнуть.

Табурет перевалился еще раз. «Ту-дук!» – ножки отбили о пол один такт и пропустили следующий. Табурет начал заваливаться, Влад замахал руками, но ухватиться ему было не за что.