– Отпад!.. – только и смогла сказать Оля.

Сан Саныч захлопал в ладоши. Огарев театрально раскланялся.

Январь 1994 года Саратов, улица Азина, 55

Пока мама Оли обзванивала родителей ее одноклассников, звонила классной руководительнице и несколько раз – маме Жорика, который последним видел Олю, папа ходил по комнате, изредка чесал бороду и шептал, что надо звонить в милицию, а не балаболить и сплетничать впустую. Лена отвечала, что милиции и дела до их дочери не будет. Толик продолжал чесать бороду, и борода под пальцами издавала странный звук: шершавый скрип, от которого Лене вскоре стало дурно.

– Перестань мельтешить! – не выдержала она. – Надо идти искать самим.

Толик усмехнулся, но не стал задавать лишних вопросов, хотя вопросы в его голове толпились и выталкивали друг друга наружу.

«Где искать? В Заводском? На их улице, на другой? Может, ближе к стадиону “Торпедо”? А может, она вообще убежать из города попыталась – куда-нибудь на дачи?»

И все же Толик молчал.

«Может, она на Увек полезла? Может, с парнями какими увязалась?»

Лена застегивала на сапогах извечно заедающий замок. Щелк! – пальцы соскочили – сломала ноготь.

– Ай!

Звуки доходили до Толика с опозданием, пробивались через решето тревоги, сам он все ходил по комнате и чесал бороду, ходил и чесал, ходил…

Крякнул ключ в замке. Лена ушла. Толик кинулся к окну, отодрал белый пластырь от рамы (задуло из щелей), долго дергал хилую металлическую ручку, похожую на карманный штопор, – окно открылось, дребезжа и подрагивая. Город за окном мутнел, прятался сам в себе, кутался в ночной зимний тулуп. Толик свесился вниз по пояс, вгляделся в сумрак двора. Из подъезда выбежала Лена.

– Я с тобой! – прокричал Толик вслед жене и, не дожидаясь ответа, захлопнул окно.

«Может, Оля вообще не хочет возвращаться?» – эхом отдавалось в голове Толика «не хочет возвращаться», «не хочет возвращаться», пока он тащился за Леной по засыпающему Заводскому. Милиционер на углу посмотрел в их сторону и отвернулся. Лена шла вперед – мимо перекрестка. Свернула на трамвайные пути и поплелась по ним. С каждым шагом жена старела на глазах у Толика: он догнал ее, пошел рядом и увидел, как тяжело обвисли ее щеки, как посерели голубые глаза, отекли веки.

У стадиона «Волга» Лена механически повернулась и пошла обратно – бесцельно и почти бестелесно плыла она над трамвайными путями, а Толик переставлял замерзающие ноги ровно с той скоростью, чтобы успевать за ней и в то же время оставаться чуть поодаль. На ее лицо ему не хотелось смотреть в сумерках: ему казалось, что при свете, дома за завтраком, он увидит свою Леночку, а не эту старую измученную женщину, добитую исчезновением дочери. Эту женщину он не знал.

Мимо них в обратную сторону промчался трамвай. «Это первый за сегодня», – понял Толик. Наступало утро.

Оля ждала их у подъезда. В руках у нее болтался пакет, от которого несло рыбой. Лена сморщилась – заранее, даже не прикоснувшись к дочери, она учуяла запах рыбы, а затем – запахи опилок и диких животных.

– О чем ты думала? – устало протянул Толик, шмыгнув носом.

– Я на трамвае приехала. – Оля махнула пакетом в сторону остановки. – Из центра.

Лена все с тем же будто приклеенным выражением лица вырвала пакет из рук Оли, из пакета на серый снег выкатились веселые мячи – в полоску, в горошек, красные, желтые, синие. Оля отшатнулась от матери, бросилась поднимать их. Мячи сделались мокрыми и холодными от снега, и теперь Оля голыми ладошками собирала их в надорванный (когда-то рыбный) огаревский пакет.

«Мячи!» – понял Толик, остановил один ботинком и чуть не поскользнулся на замерзшей луже.