– Я бы предпочел быть внизу, – заметил Пилгрим.

– И я тоже. Даже смотреть страшно.

Но они просмотрели все выступление «Слепых орлов», как они под барабанный бой летали с трапеции на трапецию, не видя ее раскачивания, и не зная, где кто из них находится. Номер продолжался четыре минуты в полной тишине, после чего свет вновь ненадолго погас, и весь зал вскочил на ноги, топая, вопя и крича.

– Что известно о его братьях? – осведомился Пилгрим.

– То, что их имена Владимир и Иоффе. И это все. Но я полагаю, что наша работа будет для одного человека.

– Да, это так. А у Бруно имеются какие-нибудь мотивы согласиться?

– Как и у любого человека. Я навел справки, когда он был в последний раз в Европе. Многого я не узнал, но думаю, что и того, что выяснил, вполне достаточно. Семеро из их семьи участвовали в цирковых представлениях – отец и мать постепенно отошли от работы – а как только эта тройка стала выступать за границей, ими сразу же заинтересовалась секретная служба. Почему они заинтересовались, я не знаю. Это было шесть или семь лет назад. Жена Бруно умерла – это точно. Имеются свидетели, готовые это подтвердить. Женат он был всего две недели. Что случилось с его младшим братом и родителями – никто не знает: они просто исчезли.

– Как и миллионы других. Ладно, он нам подходит. Мистер Ринфилд готов к игре. А Бруно?

– Он будет играть, – уверенно заявил Фосетт. – Самый подходящий для нас человек. После всех этих треволнений вы тоже согласитесь с этим.

Освещение вспыхнуло еще ярче. «Слепые орлы» стояли теперь на платформе, от которой на 25-ти футовой высоте была натянута проволока к другой платформе в дальнем конце центральной арены. Обе другие арены пустовали. Музыка опять смолкла, зрители тоже сохраняли гробовую тишину.

Бруно оседлал велосипед. Поперек его плеч положили деревянное ярмо, а один из братьев взял двадцатифутовый стальной шест. Бруно направил велосипед вперед, пока переднее колесо не съехало с платформы, и поджидал, пока его брат не поставил шест в паз ярма. Это было смертельно опасно.

Когда Бруно тронулся с места, братья ухватились за концы шеста и абсолютно синхронно оттолкнулись от платформы и повисли в воздухе, держась за шест руками. Проволока провисла, но Бруно медленно и упорно двигался вперед.

В течение нескольких минут Бруно катался по проволоке взад и вперед, а его братья проделывали сотни сложнейших акробатических трюков. В одном случае, когда он на несколько секунд полностью остановился, его братья, двигаясь с той же безупречной синхронностью, постепенно увеличили амплитуду своих движений до тех пор, пока не вышли в стойку на руках на месте.

Невероятная тишина установилась в зале, дань, которая не была принадлежащей исключительно представлению, где безумствовали братья: прямо под ними, на арене, расположился Бейбацер и его 12 львов, головы которых были задраны вверх.

В конце представления тишина в зале сменилась общим продолжительным вздохом облегчения, который вскоре перерос в неистовую овацию.

– С меня достаточно, – вздохнул Пилгрим. – Мои нервы больше не выдержат. Ринфилд последует за мной. Если он, возвращаясь на свое место, коснется вас, это будет означать, что Бруно готов поговорить, и что после представления вы должны будете пройти на некотором расстоянии перед Ринфилдом.

Не подавая никаких знаков и не оглядываясь по сторонам, Пилгрим с ленцой поднялся и вышел. Почти сразу же за ним последовал Ринфилд.

Несколькими минутами спустя двое мужчин сидели запершись в одном из кабинетов Ринфилда, небольшом, но уютном. В его кабинете находился небольшой бар, но в соответствии с принципами, по которым он запрещал любому выпивать в расположении цирка, он отказывал в этой привилегии и себе.