Кабинет, тем не менее, был крошечной частью сложного и прекрасно организованного целого, которое составляло передвижной дом цирка. Все ночевали здесь, за исключением нескольких человек. Во время турне поезд также предоставлял жилище всем животным, а в конце, прямо перед тормозным вагоном, размещались четыре массивные платформы, на которых располагалось оборудование, от тягачей до кранов, без которых была невозможна работа цирка. В целом это было чудо изобретательности, дотошного планирования и максимального использования имеющегося пространства. Сам цирковой поезд был гигантским, более полумили в длину.

Пилгрим взял коктейль и произнес:

– Бруно нам подходит. Как вы думаете, он примет наше предложение?

Если нет, то мы можем со своей стороны аннулировать вашу поездку по Европе.

– Он согласится по трем причинам, – речь Ринфилда стала похожа на него самого: краткая, с тщательно подобранными словами.

– Как вы убедились, этот человек не знает страха. Во-вторых, как и все недавно натурализованные американцы – ладно, ладно, пусть он натурализовался уже пять лет назад, но это все равно, что вчера – его патриотизм по отношению к признавшей его стране делает ваш или мой бледным. В-третьих, у него большой счет к его прежней родине.

– Даже теперь?

– Даже теперь! Когда мы с вами поговорим еще?

– Теперь вы будете разговаривать с другими. Необходимо, чтобы нас реже видели вместе. И ближе чем на милю к моей конторе не подходите – у нас тут целый легион иностранных агентов, кто с интересом присматривается к нам и за нашей входной дверью. Полковник Фосетт, сидевший рядом со мной в форме, знает об этом значительно больше.

– Я не полагал, что в вашей организации носят форму, мистер Пилгрим.

– Мы и не носим. Это маскировка. Он носит ее так часто, что его в ней значительно легче узнать, чем когда он в цивильном платье, поэтому почти все называют его «полковником», но они его недооценивают.

Фосетт дождался конца представления и вышел, не взглянув на Ринфилда: тот уже подал ему сигнал. Он покинул цирк и медленно пошел так, чтобы Ринфилд в темноте не смог упустить его из виду. Наконец, он подошел к огромному темному лимузину, на котором они приехали вместе с Пилгримом, и сел на заднее сидение. С другой стороны приткнулась чья-то темная фигура.

– Хэлло. Меня зовут Фосетт. Надеюсь, никто не заметил вашего прихода?

– поинтересовался он.

Никто, – ответил шофер. – Я следил. – Он посмотрел сквозь забрызганные окна. – Не та погода, чтобы посторонние совали нос в чужие дела.

– Это точно, – Фосетт повернулся к фигуре, сидящей в тени.

– Рад вас видеть. Я приношу извинения за эту одежду и шпионскую обстановку, но боюсь, что оно запоздало. Вы знаете, это у нас в крови. Мы ждем одного вашего друга… А вот и он.

Фосетт открыл дверцу, и Ринфилд уселся рядом с ним. Восторга на его физиономии не наблюдалось.

– На проспект, а потом на Пойнтон-стрит, Баркер, – приказал Фосетт.

Шофер кивнул и тронулся. Все молчали.

– Мне кажется, нас преследуют, – заметил Ринфилд.

– Так и должно быть, – произнес Фосетт, – но водитель той машины останется без работы. Мы должны были быть уверены, что нас никто не преследует.

– Понятно, – проронил Ринфилд.

По мере того, как они приближались к району трущоб, Ринфилд становился все более и более несчастным. Недовольным голосом он протянул:

– Это не лучшая часть города. А это здание… напоминает бордель.

– А это и есть бордель. Наша собственность. Очень уютное местечко.

Кто, скажите на милость, может себе представить, что Теско Ринфилд посещает такие места? Пойдем.

Гостиная для такого соблазнительного местечка была на диво уютной, хотя могло показаться, что у человека, обставлявшего ее, имелось пристрастие к красновато-коричневому цвету, поскольку и диван, и кресла, и тяжелые занавески были такого же или близкого к нему оттенка. От камина шло тепло. Ринфилд и Бруно сидели в креслах. Фосетт расположился за столиком для коктейлей.