– С мертвого снял? – посуровел лицом Иванов.

– Да, – кивнул Голощапов. – А что?

– Мародерствовать надумал?

– А это как посмотреть, – пожал плечами радиотелеграфист-пулеметчик, совершенно не чувствующий за собой никакой вины. – Мы того поляка в честном бою убили. Он стрелял по нам – мы по нему. Я ведь не у пленного забрал. А с убитого, не я, так похоронная команда снимет. Вот они так точно помародерствуют. Так чего же добру пропадать? Вы, товарищ командир, пистолетик-то у него вместе с кобурой взяли и считаете это вполне нормальным. Нестыдным. А чем часы от оружия отличаются? Или портсигар? Зажигалка? Мне думается: такие же трофеи. Вот пленных грабить – это не хорошо. Согласен. Им эти вещи еще и в плену сгодятся. А мертвых противников… Тобою же в честном бою побежденных… Вы, товарищ лейтенант, может, не заметили, но орлы-пехотинцы, что нам помогали, втихаря всех убитых обчистили, что там лежали. И ранцы польские прошерстили, и карманы. Еще не повоевали, пороху, можно сказать, не нюхали, а уже ушлые, сразу поняли, как себя надо вести. Они и деньги у них повытаскивали. И правильно. Купят себе чего-нибудь. Мы же в Польше. Нам, говорят, и денежное довольствие тоже злотыми дадут.

– И ты деньги взял?

– Вот, командир, – достал из кармана разноцветную тощую пачку Голощапов. – Не себе – для экипажа. В общий котел. Пригодятся. Прикажете выбросить – выброшу. И часы могу выбросить. Или вон пехоте отдам – спасибо скажут и с руками оторвут.

– Ладно, Голощапов, – махнул рукой Иванов. – Логика в твоих словах какая-то есть. Просто не по мне она. Не хочу я их вещей. Оружие – другое дело. А часы, деньги… Не по мне это. Часы можешь себе оставить, у тебя ведь часов не было, или с товарищами поделись. Но у живых поляков, что-либо брать – категорически запрещаю. Это всех касается. И запрещаю у мертвых личные ценности брать: кольца, кресты, медальоны. Не хорошо это. Неправильно. Голощапов, золота-серебра не брал?

– Нет, – не моргнув серым глазом, ответил пулеметчик, имея в кармане золотой медальон мертвого командира-артиллериста. – Не брал. Но портсигары, сигареты, зажигалки забрал – это да. И часы на весь экипаж. Не возражаете?

Иванов махнул рукой:

– Готовьтесь, скоро дальше тронемся.

По приказу капитана Проценко пушечный броневик занял место не впереди колонны, а через два грузовика от начала. Первыми по-прежнему двинулись, но уже на большем расстоянии, два его младших пулеметных собрата.

5. Полуденный привал.

Экипаж Иванова слегка расслабился: едут в составе моторизованной стрелковой ротной колонны, уже не в дозоре, если что – первый выстрел не по ним. Но сам Иванов опять выглядывал по грудь из башенного люка, став ногами на свое сиденье, и периодически подносил к глазам бинокль, высматривая по сторонам очередных притаившихся врагов. Без единого выстрела в полном спокойствии колонна подошла к самому Луцку.

Там их не ждали. Вообще не ждали. На въезде в город не было даже польских патрулей. Ни пеших, ни конных. Советская колонна остановилась. В город своими небольшими силами соваться побоялись. Капитан Проценко выдвинул вперед на шоссе пулеметные броневики; приказал снять с передков оба орудия и, выкатив в поле по обе стороны от дороги, направить в сторону Луцка. Стрелкам было велено спешиться и расположиться двумя взводами вместе со станкОвыми максимами перед орудиями, а третьему – за броневиками. Экипаж Иванова капитан оставил в своем личном резерве, возле опустевших полуторок.

– Командир! – внезапно позвал Голощапов. – Бригада на связи! Персов со своими танками задерживается, но на подходе наш второй танковый батальон! Броневики их головного дозора уже Подгайцы прошли. Совсем скоро будут. Живем! О нашем бое они в курсе: пехотинцы, что пленных обратно ведут, им рассказали.