Я смотрю на Него, и из фракций и теней складывается неуверенный цельный образ. Словно у меня не два глаза и даже не десяток, а множество, по всему телу, и некоторые из них закрыты цепями. Я вижу их холодный серый, их грустный ржавый немного перекрывающий мне обзор.

Я смотрю на Него, и понимаю, что я Его знаю. Разве это не Он протянул мне листовку об изменениях? Там, в самом начале. Разве это не Он, но с другим лицом, встретил меня в том зале собраний, и морочил мне голову?

– Послушай, – пытаюсь сказать ему я, но чувствую только смутное движение внутри своего странного и как будто не совсем живого тела. У меня есть руки? Ноги? Голова? Кажется, нет. – Ты дал мне листовку. Что это значило? Это что-то значило?

Он качает головой.

– Так тяжело с вами, такими. Такая шутка высших сил, – он подходит ближе и касается … переплета?.. Часть моих глаз закрывается, когда он проводит ладонью по ним. – Свобода воли, сила, желания. А терпения нет, и смирения нет, и понимания высшего замысла – ни капли.

– Но послушай, я ничего не понимаю. Я не прошла испытание? Искушение? Но зачем было испытывать и искушать, если ты хотел, чтобы я продолжала, как было?

Он вздыхает, отворачивается, уходит. Я смотрю Ему вслед, пытаясь кричать, но все мои слова – всего лишь черточки и закорючки на моих страницах, которые никто и никогда не прочитает.

Если мечты сбываются, необходимо тщательно проверять, твои ли это были мечты.

Она не могла понять в жизни двух вещей. Нет, со звездным небом над головой и моральным законом внутри нас ей все как раз было нормально, но зато совершенно неясненько, почему выходные проскакивают так быстро и почему именно она должна заниматься всякой ерундой на работе по остаточному принципу.

Ведь есть секретари, есть всякие старшие помощники младших помощников. Черт возьми, у них в кадровой сетке даже шеф и су-шеф есть, хотя не ресторан вовсе, а совсем даже торговое предприятие. Но вот как какая-то фигня на постном масле – добро пожаловать, Оленька, постарайся побыстрее.

А Оленьке, может быть, совсем не этим хотелось заниматься, а очень даже к конкурсу готовиться, например. Только вот почему-то считалось, что раз она “на заявках сидит”, то супер как недогружена. Как будто сто тыщ требований, которые падают тут и там во всех корпоративных мессенджерах – это ерунда. Как будто каждый менеджер просто рад и счастлив помогать разбирать косяки своих же коллег (и свои тоже). И вообще, не Олины это совсем обязанности, и нигде они не записаны, только делать все это приходится, все равно.

Так и с нынешним заданием – сунули ей увесистую пачку бумаги, велели никому не показывать, отсканировать, распознать, проверить, а что от руки – перенабрать. Вроде бы, и ничего сложного, и ничего такого унизительного. Просто … странно. И еще “страньше” оказался сам текст, напоминающий бред сумашедшего. Оля не могла воспринимать это все всерьез, честное слово. Сплошные восклицательные и вопросительные знаки, наставленные в произвольном порядке, и наборы слабо связанных между собой слов.

Поэтому вопросы “доколе” и “зойчем” мигали огромными буквами на внутреннем табло, пока Оля возилась с бумагами, пытаясь понять, запятая там, все ж таки, или муха накакала.

Требования “никому не показывать” она тоже особо не понимала – но исправно хватала все разложенные бумажки в охапку, стоило кому-то прошелестеть мимо распахнутой настежь двери кабинета. Закрыть дверь было нельзя – соседки по офисному рабству тогда не видели, кто там ходит и могли пропустить какой-нибудь скандалец, какую-нибудь возможность, и вообще изнемогут от невыносимой духоты бытия.