Г.Е. пытается поймать сеть, занятый этим, не сильно обращает внимание на звук открывающейся сзади двери, и поэтому, когда его хватают за шкирмы и тащат назад и вбок, он не успевает среагировать. Или, может быть, потому что у него, кроме занятости, еще и надстройка в виде меня, и от этого реакции тела опосредованы. Впрочем,буквально сразу же он начинает сопротивляться. Проворачивается в руках нападающего, вслепую бьет вверх и вбок, вкладывая в удар весь моментум поворота, но промахивается. Его, нас вталкивают в зловонные и темные недра квартиры, прижимают к стенке и начинают ощупывать карманы – и над ухом слышится прерывистое, хриплое дыхание, от которого ощутимо веет гнилыми зубами.

Мне страшно – почти парализующе страшно, потому что я понятия не имею, что будет, если одно из моих “тел” повредить. Или убить.

А Г.Е. лихорадочно перебирает варианты, то и дело дергаясь, пытаясь высвободиться из захвата.

– Не ерзай, бле, – чужак встряхивает нас, как бульдог добычу, и обдает вонью из глубин своего плохо пролеченного рта. – Не под клиентом, бле.

– Что вам надо? Денег? Давайте я дам вам денег и разойдемся миром.

– Да я сам возьму, чта мне, не барин какой царский. Не ерзай, говорю, а то пристукну, нах. Не понял, чта ле? Подобъяснить?

Под подбородком появляется ощущение холода, а потом давления, и сначала становится горячо, и потом – больно. Это кровь. Горячее – это кровь.

Говорить страшно – горло дернется и привет. Что мне делать? Мало ли что ему взбредет в голову?

И у меня еще одна проблема – там, где я хочу остановиться, перетерпеть и промолчать, Г.Е. начинает буквально рваться из-под контроля, пытаясь сделать что-то, высвободиться. У него кровь кипит и все бунтует при мысли, что он позволяет себя грабить вот таким вот дурацким способом, злится от бессилия, злится от того, что в телефоне, присвоенном чужаком, куча всего, и как все это восстанавливать? И карты, опять таки.

– Слышь, цапля, пин от карты какой? Ну? – чужак дергает нас сильнее и вдавливает нож в другое место на шее, но не кромкой, а лезвием плашмя.

– От какой? – спрашивает Г.Е. – Их там три.

– Я тебе бюхалтер, чта ле? – он возится сзади, явно пытаясь одновременно раздербанить кардхолдер и удержать Г.Е., и это, кажется, ошибка. Перехват за руку, рывок, поворот, и успевший среагировать нападающий и Г.Е. оба пытаются перетянуть руку с ножом в нужную себе сторону. Я могу разглядеть, наконец, того, кто на нас набросился. Ушкуйника, подсказывает память Г.Е. эстетичный термин, хотя я бы назвала его иначе. Огромный, мощный, но с полностью гнилыми серыми зубами, лысый – и с нездоровой тонкой пергментной кожей желтого ненормального оттенка, заметного даже в полутьме грязного коридора.

– Гнидаааа, – тянет он, отчаянно сопротивляясь, и на лице у него выступает болезненная испарина. Перетягивание каната идет еще несколько длинных секунд, или десятков секунд, я не знаю, но чувствую, как медленно, но верно лезвие ножа сдвигается все дальше от нас – пока рука чужака не срывается, и нож не втыкается с неожиданной легкостью ему в живот. Он выпучивает глаза с красными, воспаленными веками, хватается за нож, торчащий у него в животе, делает пару шагов назад, и потом зачем-то дергает нож, но не так, чтобы вытащить, а почему-то вверх, вспарывая себе живот.

Смотрит вниз, на себя, покачивается и падает назад.

Г.Е. делает шаг назад, еще один, и мы лихорадочно соображаем.

Отпечатки на ноже.

Отпечатки, возможно, на стене, на самом чужаке. Какие-то следы – волосы, еще что-то. Если у того НКО повернуты в коридор камеры – то еще и запись. И что нам делать?