После пиррихия с мечами и щитами – в медленных ритмах была эммелия, за нею следовал беспорядочный кордак; все должно было решиться в сикканиде.

– Меня распнут, – вывернул пилигрим ноги, – на кресте?

– Нет, – резко Анна повернул корпус в перпендикулярную ногам плоскость. – Не распнут!

Халдеи разносили бокалы.

– Он при мне звал его на мазурку, – дюжий центурион сказал, зная, что его собеседник триарий поймет, кто он и он.

– Мазурки не будет! – старый солдат рассмеялся.

Вместо мазурки была пляска mww, выполнявшая функцию уже погребального танца.

Римляне были слишком умны, чтобы возвышать дерзкого на кресте – он буднично был побит каменьями, а после помещен в каменный сосуд, залит медом и оставлен дозревать в пещере; откупоренный через положенное время, он должен был исполниться лекарственных, молодильных свойств.

Кто именно вскрыл сосуд и как оказался он в Боливии оставалось тайной, но Анна Аркадьевна и молодой Вронский, когда их спрашивали о голове самца, отвечали, что это голова немца и время просто стерло отдельные звуки; немец, послушать Вронского, поведал иудейскому первосвященнику вовсе не о нём и Анне, а совсем о другой Анне (Пророчице) и о другом нём – Анна же говорила, что немец, дескать, был сделан из овечьего сыра и, будучи приставлен к большой немецкой сырной голове, мог намертво к ней прильнуть.

На встречи с читателями Анна и молодой Вронский приводили в доказательство своих слов некую Анну Фартусову, старицу еврейского типа восьмидесяти четырех лет, в хитоне, полуфелони и с покрывалом на голове вместо чепца.

– Знаем ее, – прихожане топырили кверху пальцы. – Благочестивая вдова. Она не родила по расчету!

– А Елисей с его торговлей, – перебивал Иисус Сирахов, – плешивый, как он?!

О Елисее-Торговнике и его магазинах можно было говорить или хорошо, или ничего.

– Ничего, – говорили Анна и молодой Вронский. – Он – ничего!

Опасаясь потерять друг друга, Анна и молодой Вронский были вынуждены то и дело кричать.

– Бог есть Бог!!

Они знали тайну весело жить в этом мире, но их спрашивали о другой.

– Выходит так, в Иудее римляне казнили Бога-сына?

– Какого сына? – парочка удивлялась. – Казнили Бога-отца!

Когда Александру Станиславовну спрашивали, что произошло с ее мужем, Шабельская отвечала по-разному: упал с велосипеда, погиб на дуэли, объелся устрицами у Елисеева, вошел в пушкинский мавзолей и позже был найден там бездыханным.

«Богдыханом!» – слышалось генералу Муравьеву-Опоссуму.

– А почему Вронского покойник называл евангельской гадиной? – к вдове приходил следователь.

– Алексей Кириллович, – Шабельская отвечала, – по сути своей искуситель, растворяющий человеческие понятия в законах животного мира: человекочерт!

– Он приносил вам на хранение вещи? – судейский принюхивался.

– Кучу! – однажды, не выдержав, она подтянула сразу несколько чемоданов. – Кучу омерзительных вещей и вонючих предметов. – Вот, полюбуйтесь: использованные шприцы, мешочки с калом, пробитый череп, остатки завтрака, хвост датской собаки!

Похожий на доктора Чехова, но умерший годом раньше, следователь Александр Платонович Энгельгардт насильно помещен был в каменный сосуд и полностью залит медом – с тех пор он ощущал в себе целебные и даже омолаживающие способности: его любили дамы в возрасте.

Живая легенда второго абонемента, он, в силу обстоятельств, был переброшен в третий, где распутывал заковыристый казус, не отдавая новому делу, разумеется, всего себя, но и не опускаясь ниже своего профессионального уровня.

Александре Станиславовне он дал мизинец, та с наслаждением его покусывала. И в самом деле, с каждым его посещением она становилась все привлекательнее.