Тогда Мануш-читра спросил его:

– Ты в самом деле достал Хварну?

Франграсьян обернулся к нему, как будто только и ждал этого вопроса, и весело осведомился:

– А кому ей и владеть, как не мне?

Намек был достаточно очевиден. Мануш-читра хотел было сделать вид, что не заметил его, но потом подумал: «Лучше это скажу я, чем кто-нибудь другой».

И спросил:

– А я?

Франграсьян посмотрел на него внимательно, будто учитель, спрашивающий урок.

– А ты… знаешь эту землю. И пока что ты мне нужен. Но не забывайся, Мануш-читра. Я все помню. И в должный час я с тебя спрошу.

– Аграэрата сделал свой выбор, – возразил Мануш-читра, – а я – свой.

Франграсьян хохотнул:

– Сдаться на мою милость?

– Спасти своих людей.

Франграсьян долго смотрел на него, будто впервые увидел. А потом сказал:

– Жаль, что ты не родился туранцем, Мануш-читра. Но пока ты еще здесь, запомни кое-что. Я, как и ты, от крови могучего Траэтаоны. Это и моя земля тоже. И я не причиню ей зла.

Он сдержал слово.

Он не дал своим воинам грабить иранцев, и те смогли спокойно засеять поля – Мануш-читра объяснил ему, как важно не допустить голода. Мануш-читра рассказал ему о пользе морской торговли, и Франграсьян прорыл семь каналов, чтобы морские корабли могли заходить в города, отстоящие далеко от моря. Потом он занялся озером Кансава, что в земле его предков-кочевников. Прежде это озеро и у иранцев, и у туранцев считалось самым чистым и самым благотворным из маленьких морей; змеи, лягушки и прочие вредные животные не обитали на его берегах, омываемых прозрачной водой. Потом вода сделалась соленой, и стало невозможно подойти к озеру ближе чем на парасанг, столь велики были зловоние и соленые испарения из-за неистовства горячего ветра. Людям пришлось покинуть свои жилища и искать себе новый дом. Теперь же Франграсьян сделал много оттоков из озера Кансава; оно снова стало пригодным для людей и благих животных, и на его берегах выросли новые поселения1.

Мануш-читра смотрел на все это и не знал, что и думать. Его мать Гузак, дочь кроткого Арьи, сраженного рукой завистливого Туры, внушала ему, что от рода Туры нечего ждать добра. Даже отец Арьи и Туры, некогда могучий герой Траэтаона, не решился пойти против коварного сына. Все, что смог сделать этот убитый горем старик – это укрыть носившую ребенка Гузак на горе Мануш, где в положенный срок на свет появился Мануш-читра – «Рожденный на Мануше». Он-то и должен был рассчитаться с Турой за деда. Что он и сделал. Но Иран все равно оказался в руках внука Туры, который ухитрился даже завладеть божественной Хварной, а он, Мануш-читра, живет при нем скромным советником и, вставая поутру, не знает даже, доживет ли до вечера.

Хорошо ли это? – думал Мануш-читра. Правильно ли это? – и не находил ответа.

Раз его земля успокоилась, раз набеги туранцев прекратились и на троне сидит потомок Траэтаоны – может, все действительно так, как должно быть?

Он почти уверился в этом, когда в один прекрасный день в тронный зал, где Франграсьян совещался со своими сановниками, ворвался запыленный гонец и упал ниц перед троном.

– Государь! – выпалил он, переводя воспаленные глаза с Франграсьяна на стоящего подле него Мануш-читру. – На нас идет зловерный Зайнигу!

Франграсьян медленно перевел взгляд на тяжело дышащего гонца – все в зале замерли, ожидая, что он скажет – и равнодушно переспросил:

– Кто?

– Зловерный Зайнигу, – прошептал гонец. – Колдун с севера; говорят, он ростом под три метра, у него длинные руки и большая белая борода. Голос у него такой громкий, что от одного его окрика в горах начинается обвал; но ему и кричать не нужно, потому что он умеет убивать одним взглядом. Он не верит в Ахура Мазду, не чтит огонь, воду и растения; и с ним еще шестьдесят тысяч таких же злобных и на все готовых приспешников. Он похваляется, что идет царствовать в Иране; раз, говорит он, туранский лошадник, отвергнутый Хварной, смог сесть на трон, то я и подавно смогу!..