– Я склоняюсь перед тобой, госпожа, – сказал он.

Спента Армайти пожала плечами:

– Я здесь ни при чем. Это твоя судьба и твой путь. Рано или поздно он нашел бы тебя.

Прежде он непременно бросился бы возразить ей, но сейчас промолчал. Хотя то солнце, что померещилось ему у нее в руках, и исчезло, отблеск его как будто бы угнездился у Мануш-читры в груди, согревая ее уверенностью. И там, где раньше он отступил бы или заколебался, не зная, есть ли у него право решать, теперь он был полон решимости.

– Больше туранскому коню не топтать нашу землю.

Он сам не понял, произнес он это вслух или только подумал, но Спента Армайти улыбнулась:

– Я верю тебе, кровь Арьи.

«Не подведи».

Когда Франграсьян наконец показался вдали, Мануш-читра поднялся на стену.

С Франграсьяном был небольшой отряд туранцев, но они остались ждать на дороге, а сам он медленным шагом поехал вперед. Белого флага переговорщика при нем не было. Лучники встали наизготовку. Эрехш, стоявший рядом с Мануш-читрой, не сводил глаз с одинокой фигуры, и острие его стрелы неуклонно следовало за ней, как падающая звезда.

Почти приблизившись на расстояние выстрела, Франграсьян остановил коня, задрал голову и крикнул:

– Эй, Мануш-читра!

– Слушаю тебя.

– Что это еще за фокусы? Ворота на запоре, лучники на стенах? Так-то ты встречаешь своего повелителя?

Эрехш со свистом втянул воздух сквозь зубы, но Мануш-читра остался спокоен. Он успел уже неплохо изучить Франграсьяна и знал, когда тот злится всерьез, а когда – покрикивает для острастки. Сейчас за его словами не таилось угрозы. Наверное, он и сам понимал, что после случая с Зайнигу уже не имеет на это права. Правда, на его стороне оставалось еще туранское войско: своих он в той битве берег, и им досталось меньше, чем иранцам. Но после его таинственного исчезновения с поля боя туранцы растерялись, и поднятым Мануш-читрой иранским воинам ничего не стоило перехватить их поодиночке. Кое-кто ушел, конечно, но много Франграсьян набрать не мог.

Его самого Мануш-читра велел не трогать. Не из желания лично с ним разделаться – он прекрасно сознавал, что против Франграсьяна ему не выстоять, а казнь безоружного его не привлекала. Но Тура уже мертв. Аграэрата тоже. Довольно крови.

– Убирайся к себе, Франграсьян, – сказал он.

Франграсьян внизу прикрыл глаза рукой, будто всерьез высматривал Мануш-читру среди лучников. Тот даже не шелохнулся. Маленькое солнце билось в груди. Время лжи прошло. Теперь он не боялся никого и ничего.

– Что, я вам уже надоел?

– Тебе здесь не место. И ты сам это знаешь.

Франграсьян опустил руку, и впервые в груди Мануш-читры ворохнулось сомнение.

– Это ты все знал с самого начала. Проклятая земля, – пробормотал он (чего Мануш-читра, уж конечно, никак не мог услышать). А потом повысил голос: – Не во мне дело, иранец! Мое войско разметало злым ветром, а я потерял одного из лучших своих полководцев. Пока проклятие туранских матерей не пало на мою голову, я должен вернуться. Только куда мне возвращаться?

– В Туран.

– Туран? Иран? – Франграсьян картинно повел рукой вокруг. – Все это мое, не забывай.

Мануш-читра почувствовал, как внутри поднимается волна бешенства.

– Иран не твой. Хочешь, напомню?

Он не мог увидеть, как вздрогнул Франграсьян.

– Пусть нас рассудят боги. Устроим состязание. Твой лучший лучник, – он указал на стену, – против моего.

– Кто дальше выстрелит?

– …тот обозначит границу между нашими землями, и ни ты, ни я, ни наши потомки вовек ее не перейдут. Да будет Митра, хранитель клятв, нам в том свидетелем.

Мануш-читра задумался.

– Кого ты выставишь?

Он почти увидел, как Франграсьян ухмыльнулся. Конечно. Мог бы и не спрашивать.