В приложении Васьвась по привычке нажала «Выключить музыку». Авто летело по трассе так плавно и почти бесшумно, что, казалось, они стоят на месте, а кто-то за окнами прокручивает пленку с кадрами города, как делали в старых кинофильмах. Сквозь брызги на лобовом стекле Васьвась пыталась рассмотреть башенки Москвы-Сити – вокруг давно повырастали новые небоскребы, и казавшиеся когда-то исполинскими здания теперь проигрывали и в высоте, и в солидности. Шалевский называл стекляшки живописными, а она предпочитала старомодную архитектуру вроде германских фахверковых домов, но сейчас Москва-Сити представляла собой островок прошлого – того, которое они планировали как следует поворошить, – и потому казались ей даже уютными. Васьвась вспомнила разговоры с бабушкой – та любила повторять пресловутое «раньше было лучше», а Васьвась с умным видом ее наставляла: ты просто склонна романтизировать прошлое, потому что тогда была молода, энергична и влюблена в дедушку. Теперь Васьвась и сама романтизировала старую Москву, которая во времена ее молодости была далека от романтики. Правда, бабушкой Васьвась так и не стала – детей у них с Шалевским не было.

По привычке ходить в гости не с пустыми руками Васьвась предложила купить торт, но Шалевский сказал, что наверняка Нюра готовит десерт сама. Спор в магазине отвлекал от важного разговора, а потому они предавались ему самозабвенно. В конце концов остановились на живых цветах – розы нынче имели продолжительность жизни как у хомячка, могли простоять в вазе три года благодаря каким-то химическим добавкам, правда, походили на пластиковые, и никому не приходило в голову оплакивать их смерть.

К Курехиным заявились почти вовремя. Им открыл Гарик, сказал, что Нюра занята пирогом на кухне. Шалевский смерил Васьвась я-же-говорил взглядом. Нюра высунулась на секунду из-за двери и помахала им рукой, испачканной в муке. Можно было решить, что мука ровным слоем лежала и на ее волосах, заколотых шпильками на макушке. Нюра перестала закрашивать седину еще до того, как это стало мейнстримом: «Мне так красиво». А Гарик начал брить бороду, когда впервые заметил одинокий выцветший волосок. Нюра рассказывала про него не один раз, покатываясь со смеха: «Надо было видеть его лицо!» Они, как и Васьвась с Шалевским, росли во времена культа молодости, но Нюра, в отличие от мужа, никогда не возражала против признаков старости.

Пока искали вазу для цветов – все емкости оказались заняты долгожителями с прошлых дней рождения, – раздался еще один звонок – пришла Алла. На этот раз ее волосы были коротко подстрижены и окрашены в пурпурный, Шалевский даже не сразу ее узнал. Алла, промокшая насквозь под дождем, оперлась на косяк двери и пыталась отдышаться.

– Лифт сломался? – удивилась Васьвась. – Мы же только что на нем поднимались.

– Предпочитаю лестницы, – ответила Алла. – Полезно для сердца.

Гарик подал ей полотенце, и на ткани тотчас же проступили пурпурные пятна потекшей краски. Нюра крикнула из кухни:

– Предложи гостям тапочки!

– Вам не кажется, что тапочки – наша главная скрепа? – спросил Гарик.

Васьвась тоже вспомнила, как бабушка в обязательном порядке предлагала тапочки своим гостям, а те каждый раз отказывались, потом мама, непременно, «Вась, пол холодный!», и вот теперь они стали теми, кто толкается в прихожей и спорит: «да не нужно нам тапочек», «сейчас найдем», «я не люблю тапочки, дома тоже не ношу», «я даже носки не могу», «прохладно же, «а моего размера все равно нет». Хранители незыблемых тапочковых традиций в зыблемом мире.

Белка пришла раньше всех и забилась на кухне в уголок с чашкой чая – Нюра не пустила ее помогать с готовкой. Под ногами мешался робот, похожий на мелкого муравьеда, который ходил по пятам за Нюрой и длинным языком мгновенно слизывал крошки, которые она роняла на пол. «Дети говорят, мы отстали от жизни с нашим старым роботом-пылесосом, ну знаете, круглым этим, который оставляет пыль по углам. Прислали вот подарок, – объяснила Нюра. – А нам нормально было, я за нашим подчищала, конечно, но ничего, не умерла». Васьвась давно не видела Белку. Бессердечная гравитация опустила ее щеки еще ниже, в морщинках скатался тональный крем, седые корни отросли, волосы вообще выглядели неухоженными – могло показаться, что с геронтофильским трендом она чуток переборщила, только вот все это было естественным экстерьером. В молодости Белка старательно расчесывала волосы перед сном, считая до ста, и заплетала в тяжелые косы – Васьвась с Белкой делили комнату общаги, когда учились в консерватории, и каждый вечер повторялось одно и то же, даже после полуночных попоек. «Девяносто восемь…» – «Белка, гаси свет!» – «Девяносто девять…» Белка сильно сдала за последнее время, оно и не удивительно. «Но сегодня хотя бы не в черном, – отметила про себя Васьвась, – а значит, год уже прошел».