Мелькает мыслишка добраться до моего мотоцикла, но отложил ее до лучших времен. Не стоит наглеть и злить судьбу. Старику оставляю записку, что верну добро в целости и сохранности, прихватываю стоящую рядом канистру. Можно будет ехать без остановки. То, что надо. Пока еду, придумаю план. Хотя, чего придумывать. Вваливаюсь в кабинет Самсонова, падаю в кресло, закидываю ноги на его стол и многозначительно молчу, наблюдая, как Самсонов наливается бешенством. Эх, сладкая картинка. А значит, не моя. Банально и не смешно, но нам еще вместе работать. Пусть недолго. Пора осваивать мирные способы заработка.

Заработок нужен больше для вида, но лучше чтобы он был. Тогда у людей возникает ложная уверенность, что они могут мной управлять. Мне нравится их в этом разубеждать. Со Стеллой очень хорошо получилось. В городе я некоторое время петляю по улицам, но никому чудик на скутере ранним зимним утром неинтересен. Город отдыхает от праздничной суеты, фейерверков и магазинов. Недалеко от конторы живет Маркиза, решаю начать торжественное возвращение с нее. Мы не особо дружим, у Маркизы не получается сочинять про меня сплетни и виноват в этом, конечно, я.

– Кир! – Маркиза всплескивает руками как балерина и кидается мне на шею. – Я так скучала.

– Я так надеялся, что ты скучала, – обнимаю приятную мужским рукам фигуру, все выпуклости на месте у Маркизы, и захожу в квартиру. – Ты одна?

– Какой приятный вопросик, – хихикает Маркиза.

– Ты роскошная женщина, не хотелось бы испортить тебе репутацию.

– Где шлялся, придурок? – резко переходит Маркиза на самсоновский стиль и я понимаю, что все-таки не одна. Из ванной выходит Самсонов, умытый, побритый и вкуснопахнущий. Умеет гад совместить службу и дружбу, любовь и долг.

– А я думал, не увидимся больше, радовался, – ехидничает Андрей, жмет руку и сильно толкает меня в грудь. – Придурок! Рассказывай!

– Ну, все, вы меня обласкали со всех сторон, – поднимаю руки вверх. – Теперь надо накормить и спать уложить.

– Везучий ты, Кир, – Самсонов первый идет на кухню, где уже накрыт завтрак, пшенная каша, вареные яйца и хлеб с маслом. Не по-новогоднему. Маркиза ставит на стол третью тарелку. – Ловко выкрутился.

– Что-то внятное могу услышать? – сажусь за стол, кухня у Маркизы большая, модерновая, круглый стол посередине и стулья с высокими спинками. После ночной тряски на скутере мягкое сиденье стула кажется верхом цивилизации.

– Внятное? А ты не знаешь?

– Не знаю. Обнаружил пятерку, рванул к тебе. Вот все мое внятное. Неужели Мясницкий решил меня простить?

– Решил, – Самсонов недобро улыбается, смотрит исподлобья. – На смертном одре грехи всем прощают.

– Постой. Мясницкого убили? – другого варианта мне в голову не приходит.

– Да жив, вражина. В реанимации. Подстрелили, так чтобы на волосок был от смерти, но выжил.

– То есть не подстрелили, а попугали?

– Можно и так сказать, любишь ты в слова поиграть. Но суть дела не меняется, хотели бы убить, убили. Три пули и все так точнехонько легли в нужные места. Выкарабкиваться будет долго, а соображать может уже сейчас. Прислал адвоката. Будем договариваться?

– Будем. Когда это случилось? Меня и не было-то всего ничего. Пальцев одной руки хватит, чтобы дни пересчитать.

– В новогоднюю ночь и случилось.

– Жестоко.

– Праздновали в ресторане. В “Падишахе”, естественно. Там балкон на втором этаже, гости выскочили, салют смотреть. Сверкает, бабахает. Ну и под шумок. Никто и не понял, в чем дело, все пьяные, подумали, что просто упал.

– И какие версии?

– Версия одна, ты его и приделал к больничной койке.

– Польщен. Но нет, не я. У меня алиби. Встречал праздник в тесном семейном кругу, лопал пельмени и тоже запускал фейерверки, три свидетеля. Даже пять. Еще охрана.