– Дала, – шёпотом ответил малёк.

– Сколько?

– Гривенник… – ещё тише.

– Тебя мамка не учила, что врать старшим нехорошо?

Подпевалы заржали. Длинный самодовольно ухмыльнулся. Мне это всё надоело.

Незаметно для всех я очутился за спиной Длинного (он и впрямь был длинный, выше меня на полголовы) похлопал его по плечу:

– Отцепись от малька, Длинный.

– Чего? – Валентин повернулся ко мне. – А, новенький. Стой, где стоял, новенький. Целее будешь.

– Тебя как зовут, малёк? – спросил я у белобрысого мальчишки.

– Дима, – ответил тот тихо. – Дима Малышев.

– Ты в школу шёл, в класс?

– Да.

– Вот и иди.

Он неуверенно посмотрел на меня, перевёл взгляд на Длинного.

– Иди, иди, – сказал я ласково. – Я разрешаю. И не бойся, никто тебя больше не тронет.

– Вот так хочешь? – вкрадчиво осведомился Длинный.

Видя, что внимание его врага переключилось на меня, Дима тихонько попятился. Но, молодец, не убежал, остановился чуть в стороне, наблюдая за развитием событий.

– Ага, – сказал я. – Вот так.

– Тогда с тебя рубль. Этот малёк мне рубль должен. Теперь его долг на тебя перешёл.

– Ру-убль? – протянул я.

– Ага.

– Завтра, – сказал я. – Или послезавтра. Спросишь у Пушкина Александра Сергеевича.

– Ты не понял, козёл, – Длинный протянул руку и попытался взять меня за грудки.

Ну, это совсем просто, если не бить.

Правой рукой берём противника за запястье, переносим локоть ему за плечо, подставляем правую ногу и резко поворачиваем локоть на себя, одновременно, заламывая противнику кисть левой рукой.

Раз-два, и Длинный падает на спину.

Я упираюсь ему коленом в грудь и заламываю запястье так, чтобы почувствовал. Он пытается вырваться, но это бесполезно, – я намного сильнее.

– Больно! – вопит он. – Пусти!

– А вы, шакалы, – я чуть поворачиваю голову к подпевалам, один из которых делает неуверенный шаг вперёд, – кто рыпнется, ноги из жопы повыдёргиваю.

В моём голосе – металл. Такой, что им можно запросто рубить железные рубли.

Шакалы это слышат и благоразумно отступают. Всё правильно, так и должно быть, – шакал с хорошей чуйкой сразу понимает, когда добыча превращается в хищника.

– Пусти, сука! – уже не вопит, а шипит Длинный. – Пусти, хуже будет?

– Хуже – это как, так? – спрашиваю я, усиливая залом.

– А-а-а! Руку сломаешь!

– Запросто. На хрена тебе рука, скажи, пожалуйста, у маленьких и слабых деньги отнимать?

Длинный молчит, рожа красная, в глазах слёзы пополам с ненавистью.

– Значит, так, – говорю. – Повторяй за мной. Сергей Петрович, клянусь жизнью своей матери, что больше никогда не обижу слабого.

– Да пошёл ты… мой отец тебе устроит весёлую жизнь, обещаю, сволочь…

Надо же, упорный. Ну тогда так.

В два движения переворачиваю его лицом вниз. Заламываю классическим приёмом руку в плече, хватаю за волосы, тычу лицом в пыльный и грязный асфальт:

– Ещё раз. Повторяй за мной. Сергей Петрович.

– Сергей… Петрович.

Ага, дошло кажется.

– Клянусь жизнью своей матери.

– Клянусь… жизнью своей матери…

– Что больше никогда не обижу слабого.

Он покорно повторяет.

– Вот и молодец. Теперь свободен.

Я его отпускаю, поднимаюсь. Длинный встаёт, не глядя на меня уходит, держась за руку. Отойдя на несколько шагов, оборачивается.

– Ты ответишь, – слышу я. – Это я тебе точно обещаю.

– Я-то отвечу, – говорю. – Но ты клятву дал. Не забывай об этом. Сначала будет трудно, но потом полегчает, тоже обещаю.

Шакалы неуверенно топчутся на месте, они совершенно не понимают, что им теперь делать.

– Брысь отсюда, – говорю чётко и внятно.

Пятятся, поворачиваются, исчезают.

Дима Малышев восторженно смотрит на меня.

Я улыбаюсь ему, подмигиваю, треплю по плечу, и мы вместе идём в школу. Звенит звонок. Большая перемена закончилась.