Так и рулили страной с помощью телефонных звонков.

Чем выше во властной иерархии звонящий, тем быстрее можно рассчитывать на результат. Плюс личные связи, от этого тоже много зависело.

– Вторая, здравствуйте! – раздался в трубке голос телефонистки.

– Ермолов, – сообщил я свою фамилию. – Здравствуйте! Будьте добры, соедините меня с министром просвещения Прокофьевым Михаилом Алексеевичем.

Я мог бы позвонить министру и напрямую, но для этого нужно было подниматься в квартиру, потому как «вертушка»[4] была установлена только там. К тому же мне нравилось звонить из машины через коммутатор, пользуясь услугами телефонисток. Было в этом что-то живое и тёплое, некое уходящее очарование прошлого, что-то вроде керосиновой лампы, от которой когда-то, на войне, любил прикуривать дядя Юзик. Казалось бы, я и так в прошлом, куда уж дальше – ан, нет. То, что казалось прошлым ещё год-полтора назад, уже стало для меня настоящим.

– Соединяю!

Длинные гудки, трубку сняли.

– Прокофьев слушает, – послышался в трубке глуховатый голос министра.

Мы встречались с Михаилом Алексеевичем на том самом совещании в Совете министров и даже обменялись несколькими доброжелательными фразами – министру просвещения было приятно, что неожиданного юного гения, к которому нынче прислушиваются в самых высоких эшелонах, воспитала наша советская школа. Она же, как ни крути, дала ему и первоначальные знания, без которых этот очень молодой человек не придумал бы того, что уже придумал. И, очень может быть, ещё придумает.

– Здравствуйте, Михаил Алексеевич, – бодро сказал я. – Серёжа Ермолов беспокоит.

– Здравствуй, Серёжа! – голос министра потеплел. – Слушаю тебя.

Я вкратце изложил суть дела, извинившись в конце, что беспокою по столь пустяковому вопросу.

– Ничего, Серёжа, правильно сделал, – заверил меня товарищ Прокофьев. – В нашем деле пустяков не бывает. Как, говоришь, завуча зовут?

– Гуменюк Лидия Борисовна, – повторил я.

– Покури десять минут, пока я ей позвоню. Потом иди. Думаю, вопрос решится, – в голосе министра просвещения проскользнула усмешка.

– Не курю, Михаил Алексеевич, – сказал я. – Но я понял.

– Действительно не куришь. Всё время забываю о твоих годах.

– Годы здесь ни при чём, – заметил я. – Курить не собираюсь и впредь. Ибо курение не просто вредная привычка, как у нас принято считать, но самое настоящее зло. Наркомания. Да, никотин – лёгкий наркотик, на сознание человека не действует. Но – наркотик.

– Круто берёшь, – сказал Прокофьев.

– Могу обосновать.

– Не сомневаюсь. Но с этим тебе лучше к Трофимову Владимиру Васильевичу[5].

А ведь это мысль, мелькнуло у меня. Слон по имени Воспитание не обойдётся без реформы здравоохранения, в которой не последнюю роль должен играть добровольный отказ советских людей от курения и водки. Условно добровольный, конечно, человек так устроен, что добровольно от губительных удовольствий не откажется. За редким исключением. Значит, надо подтолкнуть. Здесь без министра здравоохранения не обойтись. Ох, и взвалил ты на себя дел, Серёжа, выше крыши.

– Обязательно обращусь, – сказал я. – Спасибо, что напомнили, Михаил Алексеевич.

– Десять минут, – напомнил товарищ Прокофьев и положил трубку.

Я подождал двенадцать минут и вернулся в школу.

При моём появлении завуч поднялась со своего места. На её лице сияла насквозь фальшивая улыбка.

– Что ж ты сразу не сказал, Серёжа, что от самого Михаила Алексеевича? – с мягкой укоризной осведомилась она. – Разумеется, мы всё сделаем и в кратчайшие сроки.

– Вот и славно, – сказал я.

Мы обговорили порядок и сроки. Я пообещал, что предварительно познакомлюсь с учителями, возьму все необходимые учебники и методические пособия, и мы расстались с Лидией Борисовной если не на дружеской ноте, то весьма довольные друг другом. По-моему, она поняла, что я не собираюсь становиться ей врагом, но желательно всё-таки от этого непонятного провинциального вундеркинда с такими связями избавиться побыстрее.