Рот его искал ее губы.

– Марианна, Марианна! Не уходи, подожди… – Он дышал шумно и загнанно, как паровоз. – Ну, Марианна, постой, побудь со мной…

– Отстань! – вскрикнула она, с силой отпихивая его. – Убери руки. Еще не хватало…

Ее платье затрещало в его руках.

Он опомнился, и Марианна, пользуясь мгновением, вырвалась, вбежала в подъезд, в лифт, взлетела наверх на пятый этаж. Минута, и она отворила дверь своей квартиры.

Мама уже легла. Горела, как всегда, маленькая лампочка в коридоре, чтобы не страшно было входить в темную квартиру. Услыша ее, Татьяна Алексеевна поднялась и накинула халат. Спрыгнула со шкафа Туська, зеленоглазая красивая кошка.

– Что случилось, Масенька? За тобой гнались?

– Нет. Я бежала… переодеться.

– Не переодеться, а спать, уже поздно, скоро светать начнет.

– Спать в такую ночь? Ни за что! На рассвете придет автобус, поедем в центр, на Красную площадь.

– Ты одна пришла? Мне показалось…

– Меня Дима проводил, – засмеялась Марианна – От самой школы до самого подъезда.

– Понятно, – мать улыбнулась.

– Он в армию уходит, знаешь? В Чечню.

– Сочувствую его родителям.

– Он будет нам писать. А мы… мы должны отвечать. Да-с.

Марианна закрылась в ванной комнате, открыла душ, а мама заварила свежий чай, расставила чашки, разрезала торт, который припасла для дочки в честь ее праздника. Та вышла свежая, румяная, с влажными кудрями, увидела накрытый стол и захлопала в ладоши.

– Спасибо, мамуленька.

Они уселись полуночничать, пить чай и разговаривать.

В актовом зале по-прежнему гремела музыка.

Танцующих стало меньше, кто-то ушел домой, другие уселись стайками и принялись говорить, смеяться. Вспоминать разные приколы за все школьные года, сознавая, что это уже в последний раз, больше никогда не собраться им в родной школе, что уже завтра, уже сегодня начнется иная жизнь. Потом снова шли танцевать, возвращались к столам за остатками бутербродов, разливали потихоньку какой-то алкоголь, по капельке, чтобы хватило на всех, неумело пили. В туалетных комнатах плавал табачный дым.

Оля ждала Диму.

Она видела, как он вышел покурить и как почти следом скользнула Марианна.

Оля мучилась.

Все два года, с тех пор как Дима появился в классе, она замирала от волнения, если видела его хоть издали. Никто не знал об этом, кроме… конечно же, самого Димы.

Невозможно скрыть любовь, когда она есть, как невозможно явить в ее отсутствие.

Глаза Оли, голубые, ясные, выдавали ее с головой, Дима постоянно ловил на себе ее беглый застенчивый взгляд. Но ему, каратисту, первому парню на деревне, не было корысти связываться с этой невидной белобрысой девчонкой, веснушек которой никогда не касалась косметика. Ему нравились крупные развитые девки, развязные, как в рекламе.

А любил он одну Марианну, дерзкую и отважную, лучшую во всей школе, не то, что эта тихоня и скромница.

Оля мучилась.

Никому, даже Ленке-хохотушке, задушевной подружке, не могла она рассказать о своей тайне. Любовь болезненно заполняла все ее существо, жила вместе с нею давно и ровно, без сомнений надежд, казалось, с самого Олиного рождения. Оля покорилась, не борясь. Или Дима, или никто.

И вот теперь он уходил в армию. А сейчас ушел с Марианной. Оля даже не ревновала, она мудро чувствовала, что они не пара, что пара для Димы – она, Оля, это же так очевидно…

А он не видел.

Дима вернулся хмурый. Сел в угол зала, уперся локтями в колени и стал глядеть в пол. Потом и вовсе обхватил руками стриженую голову. Оля все поняла, сердце ее сжалось.

– Объявляется белый танец! – прокричал Саша, подражая диск-жокею.

Ребята насторожились. Кого пригласят? Скрывая улыбками самолюбивое волнение, они застыли на своих местах. Оля почувствовала головокружение. Сейчас! Вот сейчас она сделает это. Другого случая уже не будет. Гулко билось сердце. Она поднялась.