– Проклятье вам, белые халаты! – взвыл бывший домашний любимец, и из пасти у него пошла пена. – Будь ты проклята, Энни! И вы, полисмены! И ты, белая машина с сиреной! Нет вам никакого прощения во веки веков! Вы убили моего хозяина!!!

И за неимением более подходящей мишени взбеленившийся пес со всей силы запустил зубы в ляжку Рауфа. От боли и неожиданности тот вскрикнул и извернулся самым непредставимым образом. Железная дыра жестоко стиснула его бедра, но судорожное усилие сделало свое дело: Рауф кувырком вывалился в грязную лужу, собравшуюся под устьем мусоросжигателя. Надоеда последовал за ним едва ли не быстрее, чем большой пес успел как следует набрать в измученные легкие воздух и ощутить боль в ребрах.

Фокстерьер восторженно облизывал морду приятеля, а по спинам обоих вовсю молотил дождь.

– Как ты, Рауф? В порядке?

– Ты, чучело, ты же меня укусил!

– Я? Тебя?.. – в неподдельном изумлении воскликнул Надоеда. – Укусил? Да ты в своем уме, Рауф?..

Рауф не без труда поднялся и обнюхал его.

– Ну ладно… По запаху вроде как и не ты… Но кто-то же укусил… – Рауф постоял еще, потом улегся обратно в грязь. – Я помят весь…

– Вставай! И пошли! – Голосом Надоеды ответила влажно шуршавшая темнота. Знакомый запах фокстерьера уже удалялся.

Рауф запрыгал следом на трех лапах. Подушечки осязали гравий, грязь, щепки… Все было не очень знакомым, но некоторым образом вселяло надежду. Мир за стеной все-таки оказался реальным, и от этого даже боль в укушенной лапе начала утихать. Рауф попробовал прибавить шагу, потом неуклюже побежал.

Возле угла здания он догнал Надоеду:

– Куда теперь?

– Все равно куда, – ответил фокстерьер. – Лишь бы к рассвету оказаться подальше отсюда!

Они быстро миновали бойню для кроликов, потом проскочили яму, в которой негашеной известью засыпали котят, чуть помедлили у газовой камеры для обезьян… а потом псов и след простыл, они исчезли в белой мгле… Хотелось бы нам поведать читателю, что доктор Бойкотт всю ночь ворочался в постели, а его людей в белых халатах всякие черти и ведьмы во сне тащили в черноту могил, к червям голодным. Вот бы еще для полноты картины и старика Тайсона паралич разбил…[24] Так ведь нет же. Нам еще предстоит убедиться, что ничего из этого не произошло. Просто понемногу иссяк ночной дождь, серое одеяло туч унесло ветром через Уиндермир, а небо постепенно налилось светом.

Для прочих обитателей Лоусон-парка наступил новый день служения науке и человечеству.

Свобода!

Всепоглощающая, безусловная цель, превыше любых сомнений и вопросов! Она влечет нас, как мотыльков влечет пламя свечи, как эмигрантов – далекий континент, готовый сгубить их жаждой в своих пустынях, свести с ума своими лютыми зимами. Свобода! Страна, где на каждом углу ждут мошенники, готовые лживыми посулами заморочить не в меру храбрых овечек, вздумавших отказаться от водительства пастуха. Взмахни своим знаменем, Свобода! Призови меня звуками трубы, свирели, цитры, цевницы, гуслей, симфонии и всякого рода музыкальных орудий – и я паду на колени, чтобы поклоняться тебе, ибо кому же захочется быть брошенным в печь, раскаленную огнем презрения соседей и ближних своих?[25] И я поспешу к тебе, как самец-паук спешит к самке, как исследователь – к истокам великой реки, зная, что там его ждет гибель и назад к устью он уже не вернется. Как не ответить мне на твой зов, о царица, чьи возлюбленные бесследно исчезают на исходе ночи, о принцесса, чьи неудачливые поклонники погибают на закате? Почему Господь навеки не отвел нас от тебя, о богиня тромбозов, бессонницы, астмы, несварения желудка и мигрени? Ибо все мы свободны – то есть обладаем свободой принимать все муки раздумий, все тяготы решений, основанных на ущербном, сомнительном знании, все пытки запоздалых сожалений, отчаяния и стыда за постигшие нас неудачи, бремя ответственности за все, что мы навлекли на себя и на других. Мы свободны бороться и голодать, свободны требовать от всех одного последнего решительного усилия, дабы наконец-то достичь обетованного края… а добравшись туда, заключить, что истинная цель по-прежнему впереди. Великой ценой заплатил я за такую свободу – и возроптал на Всемогущего, отчего не умер я от руки Господней еще в земле Египетской