– Ну как же, – Петрачелла потихоньку успокаивался, возвращался к своей саркастичной манере разговора и начинал играть на публику, – у нас тут диктант, знаете ли, пишут, – он провел рукой по аудитории. – А будущий гениальный композитор Вавилов изволит заниматься наскальной живописью. А между тем, Светлана Викторовна уже сыграла диктант три раза и персонально для вас его повторять не будет.

Петраков просто раздувался от самодовольства.

– Все сдаём тетради, кроме Вавилова.

– Может быть, я всё-таки тоже поучаствую? – так же громко ответил Евгений.

– Юноша, я не силен в живописи и вряд ли смогу оценить качество вашего рисунка и конвертировать его в оценку за ненаписанный диктант, – исходил желчью Петраков.

– Ну почему же ненаписанный? Вот мой диктант, – Вавилов развернул тетрадь в нужном месте. – И если вы его не примете, я пойду жаловаться к ректору…

Петрачелла брезгливо взял в руки тетрадку и… сделал то, что никогда бы не сделал его коллега Мирзоян. Тот доверял своему слуху и глазам и редко ошибался. Этот же пошёл к роялю, возле которого скучала Светлана Викторовна, и стал сверять запись Вавилова с нотами. Возмущение, недоверие, удивление, непонимание и ненависть поочередно проявлялись на его и без того красном лице.

– Это… это то есть как? Так не бывает! – в диктанте не было ни одной ошибки. Ну то есть вообще ни одной! У своих студентов такие диктанты он встречал раз в год. И то не каждый. А у чёртова алкоголика Мирзояна таких будет полгруппы. Ну как тут не злиться?

– А где черновик? – почти в истерике вскричал Петраков.

– Эээ… какой… то есть pourqoui? Per che cosa? Warum?62

– Зачем?! Вы, Вавилов, спрашиваете, зачем? Так положено. Диктант надо писать с черновиком.

– Кто так положил и зачем? – настаивал Женька.

– Так надо, – у Петрачеллы заканчивались аргументы. Ну, то есть их и не было, но уронить свой преподавательский статус было нельзя, и раз он наехал на нахального студента, надо было пропеть партию до конца. Петраков не был интеллектуалом, но и дураком тоже и понимал, что сейчас выглядит не авантажно. Он за небольшой отрезок времени успел обругать студента, признать его гениальность, а теперь приставал с глупыми вопросами.

– Кому надо, Юрий Алексаныч? – Вавилов уже просто глумился. – Давайте спросим у ректора, надо ли писать черновик и можно ли снижать оценку за то, что его нет?

– Ridi pagliaccio,63– громко пропел мощный баритон и был грубо прерван.

– Заткнитесь, Кенаренко…

– … Ну вот и в итоге, Борьке замечание и выволочка у декана ни за что, а я со своей законной пятёркой, – Вавилов гордо рассказывал Юле о сегодняшнем происшествии на сольфеджио.

– Выходит, ты пострадал из-за меня, – промурлыкала Юля, – и я должна это как-то компенсировать. Ну хотя бы моральный ущерб…

Девушка уселась на колени к Вавилову и недвусмысленно потерлась об него грудью. Женька с трудом сглотнул и попробовал отодвинуться.

– Не, Юль, ты мне ничего не должна. Я сам дурак. Я же знал, где нахожусь.

– Ну тогда ты мне должен… – уверенно заявила Юля.

– Я? – удивился Женька. – Когда успел?

– Ну пару месяцев точно. Между прочим, у меня сегодня день рождения и я жду свой подарок. Настоящий подарок, а не всякую чепуху…

– Юлёк, ну я всё ещё бедный студент, и Пугачёва пока не поёт мои песни, так что денег на машину или яхту у меня нема, – пытался отшутиться Женька.

Евгений и Юля сидели в квартире Юлиных родителей. Маму-доцента и папу-профессора услали в Новосибирск на какую-то конференцию. В её даты попал и день рождения младшей дочери, и мать уже было собиралась пойти к начальству и просить послать вместо них кого-нибудь другого. Но отец рискнул вовремя её одернуть, намекнув, что Юле уже почти на десять лет больше шести, и, скорее всего, она захочет отметить день рождения с друзьями, а не с мамой и папой. Таки имеет право. Мать, что странно, согласилась. Посему квартира находилась в полном распоряжении Юли. Ну, а Женька не мог не зайти с поздравлениями. Зашел и застрял.