Фёкла была в полном ауте. Второй раз за последнее время разные люди предложили ей помощь. Просто так… Она молчала…

– Тань, ты там жива?

– Пока жива вроде… но не уверена… что-то у меня с головой не в порядке…

– Ну так, а что ты хотела? У тебя температура. Ладно, лезь под одеяло и отдыхай. Я еду. Перетопчется Богдан. Здоровье важнее.

В трехэтажном особняке в Барвихе Лиза, как была в джинсах и толстовке – уж сколько раз Вадим, её муж, ругал её за такой нестатусный гардероб – спустилась с небес третьего этажа на землю первого и села на ступеньки в холле, завязывая «мартинсы».

В четырехкомнатной квартире под крышей по адресу Тверская 6 на круглой кровати тряслась Фёкла, даже уже не понимая от чего: от холода, от температуры или от истерических слёз. Последний раз так вот бескорыстно, задаром, о ней заботилась мать, когда Фёкла ещё училась в школе. «Блин, как оклемаюсь, надо маме позвонить», – подумала она и провалилась в тяжелый сон.

Примерно через час начинающую актрису разбудил стук в дверь. Она с горем пополам доползла до источника звука, потеряв по дороге одно из одеял. Источником шума была Стасова.

– Ну ты здорова спать! Я уже минут пять стучу, а до этого звонила. – Лиза шлёпнула на пол объемный пакет. – Я тут всё привезла, лекарства всякие, варенье там… пошли лечиться! – приказала Лиза. Фёкла вынуждена была посторониться. Она закрыла входную дверь, потащилась в спальню и напоролась на Стасову. Та стояла в двери спальни и обозревала масштаб бедствия.

– Так, – наконец, выдавила она, – сначала драим палубу52…

Совет в Бутово.

Посланники

В жилище в прошлом популярного композитора Вавилова творился шабаш. Моцарт сидел на рояле и флегматично ждал, когда перестанет орать и бегать туда-обратно Бетховен, и прекратит материться Довлатов. Остальные посланники тоже возмущались, но чуть потише. Одри Амадеус звать не стал во избежание нервного срыва от увиденного.

– Хмм… Итак, господа, все успокоились? Дайте уже сказать. Я позвал вас, чтобы вы мне помогли. Бог же говорил, что мы все должны друг другу помогать?

– Ну говорил, – подтвердил Пушкин, – и что? Он, видимо, ошибся… тут не мы нужны, это работа для Геракла… ну или для гастарбайтеров…

– Вольфганг, ну, признайся, это ты такой срач развёл? – спросил Чехов.

– Che cazzo! – раздался вдруг возглас. Все замерли. Нет, ну кто бы ещё… ну что бы Кароль ругался… Да ещё такими словами. – Ну что за помойка! Почему тут какая-то еда бывшая на полу валяется? – Войтыла вляпался в останки пиццы, которые уже несколько дней лежали на полу. В плохом освещении комнаты многое оставалось невидимым.

– Ну вот, бывает и такое. Бывший Папа Римский ругается матом… O tempora, o mores!53 – прокомментировал ситуацию Довлатов.

– Просто Кароль только что стал жертвой беспримерного свинства моего подопечного, – засмеялся Моцарт. Он опять вовсю кривлялся. Он картинно встал на колени прямо на рояле и пустил слезу. – Засим я вас и позвал. Помогите убрать эту помойку. Один я тут до следующей миссии прокувыркаюсь.

– А болезный твой где, друг Моцарт? – вдруг поинтересовался Довлатов.

– Ах да… что-то его давно нет. Он отправился выгулять свою собаку и в магазин за провиантом. Ему в отличие от нас надо есть. – благожелательно пояснил Амадеус и зло продолжил. – Но принесет пиво – убью.

– Не произносите при мне это слово – пиво. Мне до сих пор его слышать тошно, – застонал Пушкин. – Вообще, Вольфганг, ты в своем уме? Вот сейчас вернется твой протрезвевший пациент, увидит нас, кого-нибудь узнает… Что ты ему скажешь?

– Вот, да, Амадей… Ты же второй сутки убеждать он, что ты не глюк, не актёр, а тот самый Моцарт… А сейчас ты сказать ему, что ты актёр и мы твой друзья из провинциальный театр… так? – активно размахивая руками, спросил Бетховен. – И я ради этого бросить чудесную компанию… Сидеть, пить коньяк, говорить за жизнь… а тут этот зальцбургский жлёб со свой сигналь…