В условиях господства эклектизма и теоретической неопределенности было бы полезно попробовать эвристически разграничить различные реакции на вызовы «глобального». Игнорируя некоторые особенности, можно сказать, что эти реакции распадаются на три класса: глобальная история 1) как «история всего»; 2) как история связей; 3) как история, основанная на понятии интеграции. В последующих главах мы постараемся показать, что именно третий подход является самым многообещающим для «глобальных историков», желающих идти дальше простых символических жестов к истинному пониманию взаимосвязей. Охарактеризуем каждый из названных классов по очереди[12].

Первый подход к глобальной истории уравнивает ее с «историей всего». «Глобальная история в точном значении этого термина, – пишут Фелипе Фернандес-Арместо и Бенджамен Сакс, – это история того, что происходит по всему миру, на планете в целом, как бы с наблюдательного пункта, расположенного в космосе, с огромной дистанции и высоты, откуда открывается общая панорама». С такой всеобщей обзорной позиции все, что когда-либо случалось на Земле, является законной составной частью глобальной истории[13].

На практике этот подход приводит к очень несхожим стратегиям. Первую из них можно назвать версией глобальной истории «все в одном». Ее наиболее яркие примеры можно увидеть в работах, где предпринимаются попытки широкомасштабного синтеза событий глобальной реальности в определенный период. Например, существует несколько весьма глубоких «биографий» всего XIX века, тогда как другие историки ограничились глобальной панорамой какого-то отдельного года. Можно назвать и ученых, расширивших сферу своих интересов на тысячелетия, если не tout court[14] на всю «мировую историю». В случае «большой истории» масштабы еще грандиознее: от Большого взрыва до наших дней. Однако каков бы ни был масштаб, общая установка остается одной и той же: «глобальное» в данном случае указывало на планетарную всеохватность[15].

Сходным образом историки пытались продемонстрировать, как работает та или иная концепция или историческая формация на протяжении веков на всей планете. Особенно убедительными примерами такого рода могут служить исследования глобальной истории империй, где прослеживаются пути становления имперских формаций и присущие им стратегии управления народами от Древнего Рима (или от Тамерлана) до настоящего времени[16]. Хотя, вообще говоря, для «глобально-биографического» подхода годится любая тема. Сегодня у нас есть глобальные истории королевств и королевских дворов; истории чая и кофе, сахара и хлопка, стекла и золота; истории переселения народов и торговли; глобальные истории природы и религии; истории войны и мира. Примеры такого рода бесчисленны.

Итак, понятие «глобальная история» может означать изучение истории в мировом масштабе, однако и это необязательно. В принципе для сторонников понимания глобальной истории как «истории всего» легитимным предметом исследования может стать что угодно. Это означает, что столь разные темы, как судьба южноафриканских горняков в Уитуотерсрэнде, коронация гавайского короля Калакауа или жизнь деревни на юге Франции в XIII веке, могут изучаться с точки зрения их потенциального вклада в глобальную историю. Если мы принимаем, что глобальная история – это все, то все может стать глобальной историей. И это не так абсурдно, как кажется. Ситуация не сильно отличается от тех времен, когда в исторических штудиях безраздельно царила национальная история. И несмотря на то что в поле зрения конкретного исследователя страна в целом могла и не входить, это тем не менее подразумевалось. Никто не сомневался, например, что биография Бенджамина Франклина или основательная монография об автомобилестроении в Детройте вносили свой вклад в историю США. В свете доминирующей концепции национальной истории все, что попадало внутрь этого «контейнера», воспринималось как естественный элемент целого.