– Если ты не спустишься через девяносто секунд, – сказал Роман, – я уеду без тебя.

Я успел за пятьдесят.

***

Вилла Гольдфарба находилась в северо-западной части Герцлии-питуах, в километре от скоростной трассы Тель-Авив – Хайфа. Фешенебельный район, ничего не скажешь, вилла наверняка «тянула» миллионов на десять. Впрочем, в темноте я мог и ошибиться – в сторону занижения, естественно, мне вообще трудно представить себе количество денег, большее, чем моя месячная зарплата.

По дороге (Роман включил мигалку, и от нас шарахались даже армейские вертолеты) я задал несколько наводящих вопросов и уяснил для начала, что Гольдфарб после очередного развода жил на вилле один, материальных ценностей у него было миллионов на двадцать, что именно взято, пока неизвестно, но что-то взято наверняка, это видно невооруженным глазом.

– Чьим невооруженным глазом? – спросил я.

– Инспектора Соломона, – сказал Роман. – Он производил осмотр места преступления.

Журналистов около виллы еще не было – видимо, не рисковали лететь с такой скоростью, как Роман. Перед виллой стояли две полицейские машины, перегородив проезд, и регулировщик направлял проезжавший мимо транспорт в объезд, по улице Царей Израилевых. Инспектор Соломон оказался детиной под два метра, способным, по-моему, одним взглядом заставить любого злоумышленника самостоятельно надеть на себя наручники. Он тихо доложил Роману обстановку и повел комиссара к дому. Я поплелся следом, хотя меня и не звали.

– Павел, – сказал Роман, обернувшись, – ни к чему не прикасайся, не высовывайся, не разговаривай, смотри глазами.

К сожалению, я не умею смотреть ничем иным, а глазами я видел лишь спину инспектора впереди и путь к возможному отступлению сзади. Пришлось сразу же нарушить инструкцию и высунуться, иначе я мог бы судить о ходе следственных действий лишь понаслышке.

Гостиная меня поразила – нигде в Израиле я не видел прежде такой лепнины на потолке и такого количества картин на стенах. Я не специалист в живописи и могу сказать одно: рамы были очень дорогими. На холстах же, в основном, пейзажи, выполненные в очень реалистической, я бы даже сказал, натуралистической манере – от снежных гор веяло холодом, а в лесу можно было заблудиться. Я сказал «в основном», потому что в четырех самых больших рамах пейзажи отсутствовали – взгляду открывались голые стены. Натурализм, граничивший с примитивизмом.

– Взяты четыре работы фламандской школы, – сказал Соломон, показав на пустые рамы. – Это можно сказать точно, у меня есть список. Очень аккуратно сделано: полотна вынули из рам, а не вырезали.

– Что еще исчезло – кроме картин? – спросил Роман.

– Трудно сказать. Может, дивиди-плейер? Видишь пустое место рядом с телевизором, вокруг пыль, а здесь чисто? Утром придут бывшая жена Гольдфарба и его племянник, им уже сообщили, и можно будет более подробно…

– Входная дверь была открыта?

– Заперта. Ключ лежит на полке над телевизором.

– В двери ключа не было?

– Нет.

– Где тело?

Раздвигая локтями стены в узком коридоре, Соломон направился в комнату, служившую, судя по всему, кабинетом. У меня тоже есть кабинет, но, по сравнению с этим, мое рабочее место можно назвать складом для компьютера и книг. По размерам комната почти не уступала гостиной, на двух противоположных стенах был развешан арсенал холодного оружия, включая турецкий ятаган и секиру. Коллекция, если бы хозяин вздумал ее продать, тянула миллиона на два. Впрочем, лично я не дал бы за нее и шекеля – терпеть не могу острых предметов, о которые можно порезаться.

– Ничего не взято, – сказал Соломон, предвосхищая вопрос Романа.