Наступило молчание.

– Напрасно ты рассказала, – проговорил Пфефферкорн.

– Не сердись, пожалуйста. Я только хочу, чтобы ты знал, как много для него значил.

– Я не сержусь.

Свет на стене сместился. Время пролетело незаметно.

– Мне пора, – сказал Пфефферкорн.

Вернулись в дом. Карлотта велела подогнать прокатную машину. Пфефферкорн поблагодарил Карлотту, чмокнул ее в щеку и пригнулся, садясь в автомобиль.

– Артур…

Пфефферкорн замер, согнутый пополам. С порога наблюдал Боткин.

– А нельзя, скажем, поменять билет? – Карлотта улыбнулась. – Ночные рейсы так изматывают. Лучше хорошенько выспаться и полететь завтра утром. Когда еще выберешься в Калифорнию? Ведь мы даже не поговорили.

– У меня занятия.

– Скажешь, нездоровилось.

– Карлотта…

– Что будет-то? Оставят без обеда, что ли?

– Дело не в том, – ответил он. – У меня студенты.

Карлотта не отводила взгляд.

– Надо сделать пару звонков, – сказал Пфефферкорн.

Ужинали в итальянском ресторане, где официанты называли Карлотту по имени. Под превосходную еду даже малопьющий Пфефферкорн легко осилил полбутылки «кьянти».

– Скажи-ка, почему ты сменила фамилию? – спросил он.

– То есть после замужества?

– Нет, вместе с Биллом.

– Не хотелось различаться. А кем бы ты предпочел быть, де Валле или Ковальчиком?

– Логично.

– Знаешь, Билл переживал. Его агент заставил.

– Сейвори?

– Дескать, Ковальчик – нечто непроизносимое.

– И слишком инородное.

– Угу. Видно, Билл не вполне осознавал последствия своего переименования. Знаешь, он даже не предполагал, что книга превратится в серию бестселлеров. Наверное, думал, что через какое-то время опять станет Биллом Ковальчиком, ан не тут-то было.

– Помнится, рассказы, которые он показывал, не имели никакого отношения к этой муре в стиле «кошки-мышки». Нет, чуть ли не авангардизм.

Она кивнула.

– Поэтому его первая книга меня удивила.

– Меня тоже, – сказала Карлотта. – Но, если честно, мне было плевать. Не смотри так. Теперь его книги мне нравятся. Но тогда я триллеры не читала. И сейчас не читаю, только Билловы.

– А что читаешь?

– Да всякую всячину. Чтиво про писаных красавцев в килтах и бледных дев, что трижды в час шлепаются в обморок, про влагу чресел, трепет членов и прочее.

Пфефферкорн рассмеялся.

– Главное, чтоб в конце герои галопом ускакали в туманную даль.

– Теперь знаю, что дарить тебе на день рождения.

– Красавца? Или книжку?

– Красавец мне не по карману.

– Говорят, если брать почасово, вполне доступно.

– Ладно, выясню, – сказал он.

– Не премини. – Карлотта отпила вино и провела языком по зубам. – Билл неколебимо стоял на том, что его работу нельзя назвать творчеством.

– Да ладно.

– Ей-богу. Он говорил, что мастерит стулья. «Каждый день отправляюсь в цех, встаю к верстаку и строгаю, клею, ошкуриваю. И вот извольте получить ладный, крепкий стул. Как раз под вашу задницу, вполне удобно. Когда насидитесь, у меня будет готов другой стул, в точности такой же. И все путем». Наверное, он считал важным разграничить.

– Что и что?

– Искусство и ремесло. Твое дело и его дело.

– Больше не хочу об этом говорить.

– Речь не о том, что он был неспособен к творчеству. Нет, просто сделал осознанный выбор. И хотел провести грань. – Карлотта вновь прихлебнула вино. – Не знаю, стоит ли говорить… Хоть все уже в прошлом… – Она поежилась. – Билл еще кое-что затевал. Серьезный роман.

– Лихо, – сказал Пфефферкорн. – О чем?

– Не знаю. Даже не уверена, есть ли какие-нибудь наброски. Лишь пару раз о нем обмолвился. Думаю, его страшило, как другие воспримут роман.

Пфефферкорн понял, что речь о нем.

– Ну что ты, ей-богу. Карлотта, будет.

– Думаешь, почему каждый раз Билл посылал тебе свои книги? Он безмерно уважал твое мнение.