коней нарушил тишину дремлющего под шапками кухты зимнего леса. Мороз на восходе солнца сделался еще крепче. По правую руку, на востоке, порозовела, наливаясь цветом спеющей малины лысая макушка сопки и вот уже первые лучи, пробив себе дорогу сквозь пушистый куржак на ветвях елей, осыпали искрящимися алмазами припорошенную снегом крышу зимовья, над которой поднимался белым столбом печной дым, растворяясь где-то высоко-высоко в лазури бездонного неба. Чуть поодаль, рядом с пригоном, золотился омет ржаной соломы, к которому тянулись через жерди выпущенные на прогулку бычки и нетели.

Подъехав к начатому зароду, дед Андрон встал на воз, Степа сбрасывал сверху пласты спрессовавшегося сена. Несмотря на солидный возраст, седьмой десяток лонись[114] разменял, Андрон умело укладывал, перехватывая ловко на лету тяжелые навильники. Зеленое остречное сено, с диким клевером и вязилью, издавало ароматы прошедшего лета, навевая Степе воспоминая о дедушке Бурядае. Зимой отец не пускал его в степь, вон дома работы невпроворот, да и откочевал Бурядай с баранами поближе к монгольской границе, туда, где меньше снега.

Но и на заимке было много интересного. Уложив два воза, придавив нагруженное сено бастриками[115] и увязав веревками, свитыми из конопли дедом Андроном, отправились в обратный путь, сделав остановку в осиновом околке, где Степа насторожил петли на зайцев. Еще дорогой сюда проглядел он себе все глаза, надеясь заметить пойманного косого. Сбегать бы поглядеть, но увы. Такой казалось бы добродушный дед Андрон был строг, делу время потехе час. Вилами шибче шевелить малый будет. Нагрузим сено – тогда иди смотри.

Положа руку на сердце деду Андрону и самому хотелось бы пойти со Степой, проверить ловушки, но лыжи были лишь одни, да и заморился старик, курнуть лучше, глядишь полегчает. Привстав на цыпочках, пытался он разглядеть, что происходит в осиннике, не забывая давать советы.

– Ты голой рукой не трожь, петлю-то, учует ушкан, отвернет.

Степа, несмотря на свой юный возраст, считал себя уже опытным охотником. Сам с усами. Со знанием дела находил он узкие места, где заячье тропа проходила под поваленным деревом или пробиралась сквозь густые заросли, где косому волей-неволей приходилось трусить набитой тропой. В таких местах и ставил свитые их конского волоса петли.

– Поймался деда! – звонкий крик огласил тишину зимнего леса, и улыбающийся Андрон, оттеребив сосульки с бороды довольно забасил, – в меня пошел Степа то, хваткий, ничего с рук не вывалится!

Верно то было. Пошел Степа в своих прадедов, пришедших, когда-то сюда из-за Большого Камня, в деда Марка, отца Сергея, абу Бурядая и деда Андрона, унаследовав, научившись от каждого из них полезному в жизни.

Круглый год радовала таежная заимка Нижегородцевых, зимой держали там скот, весной сеяли на еланях хлеб, пахали залоги, летом косили по логам сено, собирали в лесу грибы и ягоды, осенью жали серпами и жнейкой тугие колосья, не забывая оставить «Никулину бородку», и не только. Берегли и заботились о наследстве, оставленном им пятидесятником Сергеем Нижегородцевым, завещавшим сынам, не рубите лес возле избушки, красоту не губите. С тех пор не упало ни одного дерева возле зимовья рубленного «Первым Сергеем». Уже давно нежилое оно, стоит, просев до земли затянутым берестой оконцем, зеленея мхом прогнившей крыши, доживая свой век.

За дровами ездили в соседний лог. Березы ровные как свечи, дрова колются с них как сахар. Дрова готовили либо весной, когда гнало сок, либо в зимнюю пору. А летом, после Ильи[116], когда у доброго хозяина сено стояло сметанным в островерхие стога и крутобокие зароды, приезжали Нижегородцевы в березовый лог за груздями. И не было еще такого года, чтобы возвратились они домой пустыми. И не лукошками собирали грибы, а телегами, подвозили к озерку, что возле заимки, где грузди мыли и мочили.