Чистый лист – 2. Обратная сторона Александр Малашенков
Редактор Александр Олегович Малашенков
ISBN 978-5-0056-4042-0 (т. 2)
ISBN 978-5-0056-4043-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Камень Петров
Клинок времен
В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
От Иоанна 1 глава
Время вскачь, пыль да сумрак, дорог перекрестки,
Сколько стерто подков, сколько загнанных пало коней.
Сладким соком любви кровоточат родные березки,
На могилах отцов, в тленном рубище скомканных дней.
Дымом пахнет рассвет, честь дедов на сыновьем пороге,
У промоленных троп, каждой пядью родимой земли.
Что хранит в глубине отпечатки дедовских ожогов.
Остужённых в потоках, что из глаз материнских текли.
Реки пролитых слез, что несут океаны печали.
В них стальные клинки закалялись на вечную жизнь.
Русским духом они, как печатью на веки скреплялись
И на честь дочерей самой смерти пред Богом клялись.
Вновь чужие волхвы, разбредаясь, громят обелиски,
Смотрит смерть в циферблат на преступников данных ей клятв.
А златая орда сучьих отпрысков, суть – одалиска.
Вместо сока берёз плещет в кубки нам Каинов яд.
Смертью выкован меч из предательств, из лжи, из обмана,
Из растлённых идей, покрещенных в желудочный сок.
Из двуличия фраз, с похотливою маской дурмана.
И с серебряных пуль, попадающих точно в висок.
Ангел закованный в ад
В бледном свете луны, дева-ночь – одинокою птицей.
В заколдованном круге холодных сердцами огней.
Бьётся, выход ища, режет крылья о прутья зарницы.
Заключенная в страсть,
За чертою безгрешных теней.
В чёрном логове дней,
Заплутавшая узница лета,
На обугленных снах
С оголенной для солнца душой.
Взгляд ослепших миров,
Одурманенных дымкой рассвета.
В мегаполисах тьмы, с поизмятой, как простынь мечтой.
Звезды, совы, луна,
Луч тепла в каменеющих лицах.
Лишь шуршит пустота
Рваной кромкой неискренних слов.
В переулках судьбы,
Словно призраки в древних гробницах,
Бродят идолы тьмы
В опостылевшем крике часов.
Кто ты, птица ночи?
Брошен вызов всевидящим оком.
Рвет саму темноту твой пронзающий сущностью взгляд.
Из разбитых зеркал бьёшь по сердцу зияющим эхом.
Белокрылая ночь,
Чей ты ангел, закованный в ад?
Красные гвоздики поцелуй навзрыд
Красные гвоздики, первый поцелуй,
Лето, ночь, зарница, сердце не балуй.
Взгляд на звездном небе заплутал в мечтах,
Грёзами сверкают мысли в облаках.
Как же ей признаться -думал мальчуган,
В душу кралось утро сквозь густой туман.
Но взревев мотором черные крыла,
Разметали грёзы взрывами до тла.
Хрупкая девчушка- поцелуй навзрыд
Станция – «разлука» губы холодит.
Напоследок тихо, скажет ей- «люблю»,
Ты пиши почаще, только не горюй.
Штампы на конверте девичьей слезой,
Следом запросилась хрупкой медсестрой.
Только и успела написать письмо,
Обвенчал их в поле вражий пулемёт.
Кровью пропиталась мертвая земля.
Возмужал до срока, на сердце храня.
Белый треугольник, строчек амулет,
Что назло смертям всем сберегал от бед.
Тропы выбирая сердцем наугад,
По судьбе петляя, шёл домой солдат,
Белый треугольник гимнастёркой скрыт.
Красные гвоздики. Поцелуй навзрыд.
Стихотворение написано в соавторстве
со Светланой Лысенко
Танец над бездной
Лентой отчаянья – гибкая юность,
Кружит над бездной времен.
В танце безумия жизни коснулась
Нежность, страстям в унисон.
Над беспробудно оглохшей вселенной,
Чувственной взвившись волной.
Вечности вызов – мечтой сокровенной.
Бросила хриплой струной.
Каплей хрустальной, безропотной странницей,
Мчащейся в сонм пустоты.
Трепетной искрой и Божьей избранницей
В блеске своей красоты.
Всплески мелодии в томные локоны,
Миру вплела вопреки.
Птицей взметнулась, мятежно безропотно
Над побережьем стихий.
Как ты прекрасна в своей безрассудности,
Хрупкая девочка-жизнь.
В танце своем на пороге безбрежности.
Только не падай-кружись
Приговоренный
Он был одним из нас, так веско многих,
Извечный узник зазеркальных врат.
Король князей и властелин убогих.
Всевидящий – то друг, то супостат.
Так лживо прав, так искренен нелепо,
То горько чист, то сладок, как обман.
Затворник чести и кумир вертепа.
Любимец, созерцатель и тиран.
Несущий крест вселенских отражений,
Средь мечущихся странников миров.
Он знал в лицо победы с пораженьем
На роковом судилище часов.
Пленен на жизнь из зазеркальных царствий.
На преданность, на подлость, на войну.
Свободный узник, замкнутый в пространстве,
Влюблённый откровенно в тишину.
Юрий Никитенко
Инфаркт
В толпе идущий неприметный мужичонка,
Лицо простое, а в чертах тех-вся страна,
Вдруг остановишься, и время лопнет звонко,
Когда из глаз чужих оскалится Война…
Седой парнишка, просто встреченный прохожий,
Глазами в пепле вдруг невольно обожжет,
И ты узнаешь этот взгляд, на тот похожий,
Что ты пытаешься забыть который год…
И память хлынет кровью вспоротого горла,
И всё забытое вернёт вдруг в разум твой,
Ты исподлобья поглядишь знакомо, гордо,
Как там, «за Речкой»*, в поиск шёл когда, и в бой…
Ты вновь, навьюченный, стоишь на перевале,
Туман в низинах, ничего не разглядишь,
И вновь погибшие друзья с тобою встали
Плечом к плечу. Ты в лица смотришь и молчишь.
И сердце выпрыгнет вот-вот, от осознанья,
Что вновь ты там, что рядом-вот они, свои!
Тебя слова коснутся, будто их дыханье:
«Ну здравствуй, брат! Как поживаешь, шурави**?»
Боль разорвёт на части, будто пули в спину,
И ты увидишь мир как будто с высоты,
Вдруг осознаешь, что смотрел ты сквозь витрину,
А отраженье – тот парнишка, это ты…
На тротуар упал, подумав, как же странно,
Хотел схватить губами воздух, но не смог.
Толпа раздвинулась брезгливо: «Вот же, пьяный»,
А над тобой, смахнув слезу, склонился Бог…
*За речкой-так называли Афганистан. Выражение «За речкой», было придумано военнослужащими во времена Афганской войны. Речка эта Аму-Дарья;
**Шурави-так в Афганистане называли советских людей, в частности военнослужащих. Дословно переводится как «советский».
Шестая Рота
Земля остыла, бой давно затих,
Борты взлетают плавно, даже слишком,
В стальных отсеках мёртвые братишки,
И между мёртвых несколько живых.
Сквозь стрёкот лопастей звучат слова,
Их слышат те, живые, и пилоты,
Последнее «прощай» десантной роты,
На грани слуха, вот, едва-едва:
«Сестре скажите в Туле, не вернусь…»
«Письмо отправьте деду, там, в кармане.»,
«Как то, что я погиб, расскажут маме?»
«Да это не со мной, сейчас проснусь!»
«Бинокль не передал братишке в Тверь.
Свезите, кто живой, отдайте парню.»
«Не починил тогда бабуле ставни,
Одна осталась, как она теперь?»
Борты взлетают, разгоняя дым,
Снег присыпает свежие воронки,
Смерть разлетится в каждой похоронке,
Чтоб посмотреть в упор, в глаза живым.
Ушла о доме вечно видеть сны
Не сдавшая рубеж Шестая Рота,
Ушла на Небо, выполнив работу,
На стыке лютой стужи и весны…
Борты взлетают, лопасти дрожат,
Борясь с тяжёлым воздухом чугунным,
И плавно пролетают над Аргуном,
Боясь как будто растрясти ребят…
Баллада о боевом коне
Рос он в вольной степи. Молодые ветра
Были так же, как сам он, игривы.
Степь любила его, и была с ним добра,
Тёплым воздухом гладила гриву.
Был ещё человек, не хозяин, а друг,
Друг и степь для коня неделимы.
Конь летел к нему, слыша шагов его звук,
Будто нитью привязан незримой.
Конь-солдат, конь-красавец, силач вороной,
И усталости ноги не знали.
Вместе с другом учились в бою держать строй,
Не бояться мерцающей стали.
Лето, сушь, горизонта даль еле видна,
Вдруг тревога, коней все седлают,
Вороной слышал странное слово «Война».
Для чего ж они степь покидают?
«Друг скажи, для чего оставляем мы дом?»
К паровозу цепляли теплушки,
Небо плакало тёплым и сильным дождём,
На платформах машины и пушки.
Сотни, тысячи хмурых коней и людей
Под дождём погрузили в вагоны,
Встали стрелки железнодорожных путей,
И на запад пошли эшелоны.
Путь не близок, на каждой стоянке казак
Приходил к своему вороному,
Ветры тоже здесь дули, но как-то не так,
Да и воздух тут пах по другому.
Вот и выгрузка, сводят по доскам коней,
Тёмным, пасмурным утром тревожным.
Здесь другая земля, и шагает по ней
Вороной под уздцы, осторожно.
Лето кончилось, осень, потом и зима,
Подмосковье накрыли метели,
Казака с вороным научила Война
Ненавидеть чужие шинели.
Научила Война под огнём идти в бой,
В рейдах в снег залегать без отмашки,
Не шарахаться, если карминной струёй,
Хлещет тёплая кровь из-под шашки*.
Но однажды, из рейда к своим выходя,
Вдруг увидели, на полустанке
Как съезжали с платформ, смрадным дымом чадя,
С серо-белыми пятнами танки.
Понеслось на от страха белевших врагов
Отовсюду старинное «Слава!»,
А на станцию с блеском и свистом клинков
Чёрной тучей сквозь снег мчалась лава**.
Крики, выстрелы, кровь, и разрывы гранат,
Танк горящий, дым чёрный клубами,
Кони мчались насквозь через огненный ад,
Выносили себя с седоками.
Высверк шашки, и харкает кровушкой враг,
В ненавистных белёсых погонах,
Вдруг ослабли поводья, знать что-то не так,
Друг упал у чадящих вагонов.
Вороной лёг на землю, призывно заржал,
Человек за поводья схватился.
Слышал конь, как от боли казак застонал,
И на шею ему навалился.
Конь поднялся и друга понёс на себе,
Как солдат с поля боя солдата,
Но не вынес, так, видно, угодно судьбе,
И под ноги упала граната.
Вздрогнул друг, кровь плеснула, на землю упал,
Над конём в небе звёзды качнулись,
Рядом лёг вороной, молча, будто устал,
Ноги вдруг у него подогнулись.
И на мертвого друга свой гаснущий взгляд,
А в том взгляде в степи они скачут,
Вороной устремил. Всё вернётся назад,
Разве может в раю быть иначе.
*шашка- (кабардино/черкесский: са-шхо, буквально длинный нож) – длинное клинковое рубяще-колющее холодное оружие: довольно широкая, с малым погибом, с гладкой и голой рукоятью, в кожаных ножнах, на узком ремешке через плечо; носится наоборот, обухом вперед (удар в ножнах); шашкам, по клейму на них, присвоены особые названия: волчок, гурда и пр. Изначально применялась западными адыгами (черкессами) для рубки виноградной лозы. Широкое свое распространение получила на Ближнем Востоке, в Центральной России и на Кавказе;
