– Вира помалу! – и ещё шутливо поднял руки вверх. Далее происходящее показалось Славке кадрами, снятыми

замедленной съёмкой. Верёвка оборвалась, и фляга, чуть качнувшись, устремилась вниз. Видели это все, и когда фляга достигла лба бедолаги, раздался звук «Тум-м». И каждый сидящий на лавочке чётко понял для себя, что означает этот звук. А он означал смерть, которая произошла именно сейчас и именно у всех на глазах. Фляга, упав на землю, крутанулась в сторону и замерла, как замерло время, как замерли руки, тянувшие сигареты изо ртов, как замер крик «Вира помалу…», как замерла и оборвалась ещё одна жизнь. Тишину прервал осипший голос одного из рабочих:

– Это Валькин мужик… был. И толпа в панике, почему-то помчалась в цех то ли сообщить Вальке, то ли спрятаться от увиденного.

Оставшись один, Славка подошёл к погибшему. Происходящее потрясло его, как и остальных, но для него и голоса, и события воспринимались как будто издалека, из колодца, не сразу

достигая его сознания. И потому он разглядывал развороченный лоб погибшего: сначала тот был тёмно-красного цвета, но через мгновение рубец налился кровью цвета вишни, которая залила выкатившийся на ниточке глаз.

Опомнился он от того, что его кто-то оттолкнул и распластался на теле, лежащем на земле. Валька визжала в голос, не желая принимать вдовью неизбежность и поселяя в душах тоску и сострадание. Толпа окружила их и вытеснила Славку, который побрёл как во сне в цех. Реле в его голове снова переключилось, внешне он оставался тем же Славкой, хотя сам он в этом уже не был уверен.

…Проспавшись, Николай побрился и позавтракал. Ну как позавтракал? Попил воды, посидел, потом ещё попил – вот и весь завтрак. Привычки пить водку по утрам у него не было, да и самой водки не было, не то, что вчера. Думал горе-тоску утопить, да вот не тонет она – всплывает. И видно, невозможно забыть за короткий промежуток времени то, что создавалось годами.

Годы. Их власть он осознал, когда брился сегодня утром. Конечно, похмелье не драгоценность, не украшает, но и так видно, что немолод, залысины, морщины, седина. В общем, полный набор. И эта чёлка, зачёсанная на бок, сейчас раздражала. «Новая жизнь – новая причёска. Буду прямую носить, – решил машинист. – А чё? Бабы меняют причёски, если что, а мы чем хуже?» Мозг подкинул идейку: «Они ещё и красятся. Ну, это перебор», – решил Николай и спрятал зеркало в ванной тумбочке.

Магазин, где работала Светка, открывался с десяти, и он особо не торопился. Сначала она работала там продавцом, но когда создалась сеть таких же небольших магазинчиков, то перешла в товароведы.

– Денег больше и уважения от начальства, – шутила она, хвастаясь то новой шубой, то золотом.

– Мне бы такое уважение, – ворчал тогда Николай.

И вот его уважили, причём по полной. Нет, всех денег жена не забрала, половину только из их заначки – копили на поездку в гости к детям. «Честная, блин, нашлась», – рассуждал он про себя.

До магазина минут пятнадцать ходу, и он, несмотря на внутреннее состояние, даже не устал. Продавщицы сказали, что она вроде как в отпуске, но смотрели на него с жалостью, как на старого пса, которого выгнали из дома.

По дороге домой Николай затарился: литр водки и батон колбасы оттягивали пакет. Поднимаясь к себе на второй этаж, он прочёл свежую надпись на стене: «Надька – тварь». Надька жила на той же площадке, что и машинист. Грудастая такая бабёнка. Несчастливая только. Мужики, обозлённые отказом, писали на стенах всякие гадости. Надька любила пофлиртовать, а зажёгся мужик, она нырк в дом и носа не кажет. Зараза та ещё, в общем. Бесила она этим сильно соседей. Вот и ходил Николай делать замечание, а ей чего? Как с гуся вода, хмыкнет только да поведёт плечиком и плывёт, покачивая бёдрами в квартиру, не закрывая двери. Мол, заходи, раз пришёл воспитательную беседу проводить. Постоит сосед, скажет: «Да ну тебя на фиг». И возвращается к себе морально недовольным.