– Ну и махина! – воскликнула я, а Рассел, заслонив глаза от солнца, кивнул.

– Никак не привыкну. Он такой огромный.

Рассел жил в маленькой квартирке на углу Третьей и Линкольн. Когда мы только вошли, меня поразил диван. Потрёпанный синий вельветовый гигант, который составлял едва ли не единственную мебель в квартире Рассела. Ещё имелся телевизор, который стоял на колченогом стуле, да горшок, с торчащей из него сухой веткой, по видимому, бывшей когда-то цветком.

– Я… Меня долго не было дома. – Смущённо проговорил Рассел. Он переступил с ноги на ногу, а потом, будто спохватившись, простёр руку к потёртой дощатой двери, которая находилась слева.

– Вот там будет твоя комната.

Я прошла по квартире, обогнув вельветовое чудовище, и с любопытством заглянула за дверь. Небольшая комната тоже не могла похвастаться богатой обстановкой. Возле окна находилась раскладная койка, закинутая наспех одеялом. Около неё, прямо на полу, переполненная пепельница. В ближайшем к постели углу стоял проигрыватель. Это был единственный предмет в квартире, который не выглядел нелюбимым или заброшенным. Около проигрывателя высилась стопка пластинок. Я подошла и прочитала на верхней:

– «Саймон и Гарфанкел», – повернулась к Расселу, – кто эт…

Тут до моего носа дошёл застарелый запах табака и я закашлялась. Рассел тут же бросился к окну и распахнул его, подхватив по дороге исходящую сигаретным смрадом пепельницу.

– Здесь не всегда было так ужасно.

Он стоял напротив окна, утопая в лучах солнечного света. Похожий на изображения Иисуса Христа, которые я видела в церкви Юнион-Сити. Только с той поправкой, что сын Божий вряд ли когда-то носил мятые хлопковые футболки и потёртые джинсы. Я засмеялась, и Рассел тоже улыбнулся мне в ответ:

– Мы обустроим тут всё. Обещаю.

Следующие две недели мы только и занимались тем, что покупали предметы быта, и обустраивали нашу квартиру.

Мы заказали занавески моего любимого голубого цвета, подушки в тон. Рассел собрал кровать и письменный стол. А ещё перенёс проигрыватель к дивану, а в мою комнату добыл портативный радиоприёмник.

Мы купили обеденный стол и два стула на кухню, а я перебрала старую кофемашину Рассела. Теперь утором по квартире разносился запах свежесваренного кофе. До сих пор он ассоциируется у меня с теплом, домом и абсолютным счастьем.

Я готова была жить в нашей старой квартире и ютиться на раскладной койке, только чтобы вернуть Харлей обратно. Но Рассел сказал, что теперь всё должно выглядеть иначе, чтобы сотрудники опеки позволили мне остаться здесь. Иначе они бы просто не дали разрешение остаться мне в таких условиях.

– Я уже нашёл работу, Зайчик. Обещаю, Харлей к нам вернётся.

Я знала, что если Рассел пообещал что-то, значит, так и будет.

Люди из опеки приходили к нам дважды.

В первый раз они расспрашивали о жизни в Джорджии. Вздыхали и качали головами. Одна женщина схватилась за сердце после истории о заправке.

Во второй раз Рассел рассказывал о себе.

– Мистер МакРиди, – протянула та самая женщина, что охала во время моей истории, – вы ведь ещё так юны, вам нет и двадцати пяти. Думаете, что…

– Государство посчитало меня достаточно взрослым, отправив во Вьетнам, – коротко и сухо отрезал Рассел, – неужели после двух лет под пулями и года в плену, для государства я недостаточно взрослый, чтобы заботиться о ребёнке?

Женщина тогда резко замолкла, нервно поправив очки. Больше вопросов про возраст Рассела она не задавала. А я задумалась:

Двадцать пять, это много или мало? Я видела себя в двадцать пять взрослой миссис, с мужем и парой детей. В роли мужа, естественно, выступал Рассел. Но ему ведь тогда будет очень много лет?