– Останься, если можешь.
Средний и безымянный пальцы сложены вместе. Вышла из вагона, чтобы оставить за собой это наблюдение и уйти со сцены.
– Как ты расстаёшься?
– Как ракета, которую подорвали.
Моцарт тоже родился по недосмотру. Моцарт родился, потому что управдом был пьян. Управдом был пьян, и родился Моцарт.
«Меня развратили, но не избаловали».
Лучше бы наоборот.
Оказалось, ещё и избаловали.
– Ну, давай сотрём мою память. Зачем ты тащишь сюда к нам в кровать сундуки с фантомами моего прошлого!
Тонкая девушка выглядывает из-за плеча толстой, утренний мир.
Купил прозрачное синтетическое платье и бант, вымыл девочку в корыте и накормил. Одесская беспризорница, вышвырнул наутро, как куклу.
Я не знаю имени ни одного олимпийского бога, которого бы мучила совесть. Здесь же, после художеств, обрезают крылышки. И ходишь, и болит.
Монголоидка в электричке. Улыбка, как солнышко в Бостоне: то гроза, то снег.
Деревья были золотыми справа, клёны, нет, тополя, вышел, стали красными, и брандмауэр стал красным, и деревья справа.
Жизнь как жемчужная шутка Ватто.
На скамейке ножичком «Блядь».
Сон: сарайчики, подплываем к Нью-Йорку.
Завтрак: манная каша и два грейпфрута. Утреннее ошеломление тем, что меня не было раньше.
Ты похожа на лежащую ёлку – ах! вот и корешки.
Так не бывает! Когда так бывает, герой оказывается негодяем, а алые паруса – чёрными крысами.
«Тебя никто не будет любить внутри так, как я».
Расплавленная лень июльского городка, где сонная телега проезжает раз в полчаса, и камень Лэси горяч, как паперть, в трещинах которой прячутся ящерицы.
Тебя нужно долго отмачивать в счастье, чтобы всё хорошо. Может быть, когда-нибудь, в другой жизни. Но другой жизни нет. Есть, но в ней, кажется, не встречаются, а если встречаются, то не узнают друг друга.
– Неужели ты думаешь, что он так жесток?
– Нет, – и вдруг всё сложилось, и нет больше ревности к любовям и слизистым оболочкам.
Снился твой рот. Кровь шумными ударами бьёт в уши.
Я тебя убью, если ты не дашь мне разрисовать дом божьими коровками.
«Они были в тёмных широких одеждах, большие, без лиц, били камнями, стоя за спиной, уже дырка, камень торчит в голове, а он стоял и смотрел на меня ужасными глазами».
Госпожа с Шёлковым Горлом.
Расшифровка переговоров экипажа самолёта, разбившегося в Иркутске. Последние слова командира: «Эх, пиздец».
В шесть утра Вася, вытащив на тротуар крымской улицы баян и украденный в кафешантане пластмассовый столик, решает с приятелем проклятые вопросы. Васина закуска под красное вино: гнилое яблоко, рваный хлеб, непочатая головка чеснока.
Просыпайся, пора на море!
– Посмотрела в глаза действительности. Очень хочется плакать, – это способ безжизненной фразой сказать то, что уже не выговаривается.
Раннее утро в Киеве. Вымытый Крещатик, старуха и девочка, обе в лавровых венках с асимметрично приклеенными к лицам глазами. Старуха прошла мимо, девочка протянула ладонь, я положил монетку.
Одна латышка, мне десять лет, ей, может быть, 16, красные свежие щёки, толстые губы, которые я хотел поцеловать, влепиться в эту свежесть между её прохладных щёк, уезжая, написала записку: «Трагедия – изумительная вещь!»
Я берёг эту бумажку, но так и не прочитал ни одной книги из её списка.
Вначале был вдох.
Полотенце на вишне уже высохло.
Люблю смотреть, как дорога уходит, как уходит дорога, как она на тебя накатывается.
Одно из жутких видений