Если золотое кольцо обмакнуть в каплю ртути из разбитого градусника, оно станет белым.

Сатиры задиристы, похотливы, влюбчивы, наглы. Последнего поймали римские солдаты Суллы. Приняли за лазутчика. Допрашивали на пяти языках. Он только блеял и потел. Отпустили.

Как Аллен Гинзберг, вот тебе, бабушка, и сутра подсолнуха. «Крашу губы в профессиональный цвет. Коньяк, деньги, два ствола. Сбылась мечта идиотки. Я испытала с ними оргазм. Не скажешь, вычтут ли с меня за это?» «Разве стоит, моя маленькая девочка, убиваться об этих членистоногих?»

Что указывает на причастность Баладева Видьябхушана к линии Вишванатха Чакраварти и Руны Госвами?

На дороге бездонные дыры, в которых никого нет, и некому будет накормить тебя.

На Дворцовой площади птенец упал с дуба. Вороны кричат и пикируют. Милиционерша подсаживает воронёнка на ветку, падает. Тысячи человек после концерта «Пинк Флойда» пойдут и затопчут. Студентки:

– Ну, возьмёшь домой, а чем ты будешь его кормить? Жвачкой с чипсами?

Любовь, помноженная на ревность, любовь, утопленная в ней: тяжёлая, смрадная, с вдруг расступающимися друг от друга днями, когда из ужаса выскакивают недели радости, и снова – ревности и изорванных простыней, и в последний кошмар: оба раздавлены тем, что врозь; и душит, и дышать уже нечем.

Хохлушка моя, ты не будешь верна.

– Я верна, да что с того.

– Хочешь чаю? хочешь, включу радио? хочешь меня?

– Я тебя ругал.

– За что?

– За то, что ты есть.

– Я во многом виновата, но в этом не я. Честное слово, не я. Просто бурная библиотечная молодость.

Есть женщины сахар, есть соль, есть мёд с маслом, ты – мёд с перцем и пряностями. Теперь и с горечью.

Ночной бой мизинцев.

Половина сахарного грейпфрута, и перегородки его, и лепестки.

– Пошляк! Расскажи мне ещё про розовых немецких лебедей и холодное озеро в ночном парке, про беседку, про ветер, который шумит тёмной листвой.

Раскинув ноги (утро):

– Я опять должна отвечать за мироздание?

Воробей, животрепещущий в её кулаке.

Как железные войска, идут грозовые дожди.

В Вологодской области в сельском дурдоме сгорели психи.

В восемь вечера приняли транквилизаторы, в девять вспыхнул пожар.

Серая ленинградская ночь. «Уважаемые пассажиры, сохраняйте надежду».

– Я люблю этот невыразительный язык, позволяющий реальность быть.

Все люди нужны. Горький пьяница съел что-то, увезли в Боткинские бараки, три дня, и умер.

Сдохла птичка по имени Вопреки.

– Ты очень талантливо («Нет!») всё уничтожаешь.

Говорит с трудом, с паузами, будто высвобождает репей из длинных волос.

«Сослепу села попой в крапиву. А она ядовитая – до крови. Стояла в малиннике, увлеклась, покусали муравьи, заползли туда, ко мне, внутрь.

Какова будет наша идеология?

– Мы идём победным шагом везде, всегда и несмотря ни на что!»

– Общение состояло в том, как она стояла, в какой позе, в ванную зашла, мне показалось, что я вышла, ведро шатнулось, и я упала на матрас. Я физически всё-таки никуда не выходила.

В конце последнего сновидения попробуй представить себе конец света.

– Там всё напряглось, и твоя вена (как называется?) – так, что одни мои органы позавидовали другим.

А давай так: ты как будто не ты, а другая девушка. И я как будто не я, а другой мужчина. И я с нею тебе изменю, а ты с ним. Мы в этом случае отомстим изменами, но останемся верны.

Выступил на середину комнаты: «Я подарю тебе сказку!» «А они, тинейджеры, такие все чистенькие – брючки, причёсочка. Я думаю: ну, милый, что ты там мне подаришь. Сама честно разделась. А он, бедненький, забился под одеяло. Ну, я, конечно, потом…