– Поцелуй меня как усталую жену… – Сказала так, как будто мы лет анцнать были в браке.

И я поцеловал ее как уставшую жену – нежно и без дальнейших претензий, но с навязчивой мыслью о том, что во всём происходящем кроется какой-то подвох, как будто кто-то просто разыгрывает вокруг меня некий спектакль обстоятельств. Причем актеры очень талантливые. А некоторые – я посмотрел на Аглаю – еще и красивые. Вот только искренний Василий Абдурахманович не вписывался в эту систему. И Николай Петрович – врач, с которым я встретился на следующий день, – тоже.

Он угощал меня кофе в ординаторской, где мы сидели вдвоем. Я внимательно всматривался в его лицо, но не видел там и намека на игру или иронию. Он был просто очень усталым врачом лет пятидесяти, которого несколько раз обмануло государство, и который просто делал добро, потому что не умел делать ничего другого. И – не хотел. На стене в ординаторской висели образ Николая Чудотворца и портрет Николая Пирогова.

– Не хватает еще одного Николая, – почему-то заметил я.

– Какого? – спросил доктор.

– Второго…

– Их тут и так два, – сначала не понял Николай Петрович, – а вместе со мной – три… А-ах! – догадался он. – Тогда уж надо бы цесаревича Алексея, он ведь был неизлечимо болен.

– Как Настя, – привел я к логической запятой, – в игру которой вы с Василием Абдурахмановичем втянули совершенно посторонних людей. Вы понимаете, в какое положение вы нас поставили?

Николай Петрович вздохнул так же, как совсем недавно Василий Абдурахманович:

– Вы можете всё прекратить в одну минуту. И… вы подумайте… в каком мы с ним положении. В сущности, ее ведь уже не должно быть. Господь ее придержал здесь. – Он задумался, полистал зачем-то истории болезней на столе, словно там можно было найти ответ. – Зачем-то ведь придержал? А может, и совсем оставит… Она, знаете, она тут такие перлы выдавала. Одной медсестре сказала, что ей надо вернуться к мужу. Откуда она знала, что та ушла от мужа? Но вся соль даже не в этом; потом оказалось, что эта медсестра беременна от мужа, хотя уже ушла от него к другому.

Представляете? – Он посмотрел на меня как на тайного союзника.

– С трудом. Но при чем тут вся эта больничная Санта-Барбара? – резонно спросил я.

– Вы не посчитайте меня сумасшедшим… Но… Я полагаю, что ей каким-то образом подсказывают еще неродившиеся дети.

Он удивился тому, что я не удивился.

– И бабушка, – дополнил я.

– И бабушка, – согласился он. – Бабушка, вероятно, была сильно верующей.

– Как все русские бабушки – либо сильно верующие, либо атеистки-коммунистки.

– Нет, есть еще категория хранительниц обрядов и традиций. Ну – куличи и пасхи, ходить на воскресные службы, но не забывать и про демонстрации Первого Мая…

– Согласен… Но, Николай Петрович, мы с Аглаей Ивановной, ну… – я подбирал слова, – почти решились… Хотелось бы знать, какой прогноз…

– Да какой прогноз?! – подскочил доктор, вытащил из ящика стола папку и снимки, – Вот, посмотрите, какой прогноз. – Он держал передо мной черную пленку томографии, на которую я мог смотреть даже глупее, чем баран на новые ворота.

– И что там? – напомнил я о своей некомпетентности.

– Ах! – опомнился Николай Петрович. – В общем, как я уже сказал, эта опухоль ведет себя абсолютно непредсказуемо. Вот снимок до терапии, вот после… Операция…

– Доктор, какой прогноз? – покачал я головой.

– Никакого! Я не знаю! Но когда ей стало вдруг необъяснимо легче… Мы… Я и Василий Абдурахманович… мы приняли правила игры Насти. И она сама нашла вас…

Я вспомнил пелену дождя у монастыря.

– Мы встретили Настю в ненастье. – Ничего, кроме этого каламбура, у меня в голове не было.