В «благородство» объятий сиятельной мрази.
Исподлобья; «из-под» – вниз (порой невпопад);
Из-под самого Неба – на грешную «эту», —
Снегопад, Снегопад, Снегопад, Снегопад;
Снегопад, покрывающий снегом планету…
Но – мы таем. Ещё не окончен полёт —
А мы таем… Уже… Где-то там, в Середине,
В вышине, – где темно… Снег, Любимая… Вот —
Скоро всех нас, похоже, не станет в помине.
Олег ВИГОВСКИЙ
«Я едва запомнил аромат этой нежной кожи …»
Я едва запомнил аромат этой нежной кожи —
Аромат цветочной пыльцы на бабочкином крыле, —
И в болезненном сне он утерян! Но, правда, ты мне поможешь?..
Ты разбудишь меня ото сна на покрытой гниющей листвою земле?..
В этом сне – почерневшие своды и морок лампадных мерцаний,
Тусклый отсвет окладов и воском закапанный пол,
Силуэты бесплотных святых – в резких складках земных одеяний,
И неведомый смертным божественный произвол.
В этом сне «во благих водворятся…» хоры запевают,
Одержимые бесом хохочут, срывая лохмотья рубах,
И в соседнем приделе любые грехи отпускают,
Если смелости хватит солгать, что раскаялся в этих грехах.
Я солгать не смогу – потому, что тропа покаянья избита;
Потому, что за краем земли я не смог различить ничего…
Я устал посредине пути – и далёкая цель позабыта
В этом долгом, болезненном сне… Ты разбудишь меня от него?..
Богема
В тёмной комнате было чадно,
Мучил плёнку кассетник старый;
Пол дощатый скрипел нещадно,
Скрежетали колки гитары;
И лохмотья ветхого ситца
Не скрывали кухонных стёкол;
И расплывчаты были лица,
И змеился по грифу локон,
Приглушая вкрадчиво-нежно
Пестроту аккордного звона;
И касался чужой одежды
В мокрых пятнах от самогона;
И осколки стекла хрустели
Под ногами у проходящих…
А над ними, слышимый еле,
Бился звук – нездешный, томящий,
Что рассказывал всем печально
О неясном, прошедшем мимо;
О случайном и неслучайном,
О ненайденном, но любимом;
О засыпанных пеплом звёздах…
Обо всём утраченном – или
Обо всём, что ещё не поздно,
Поверял им звук ностальгии?..
Размывая маски и роли,
Сизый дым над столом колебля —
Где картошка в искринках соли
И зелёного лука стебли…
«День угас, отсверкав по фасадам…»
День угас, отсверкав по фасадам,
В переулках глухих.
Истекают сиреневым ядом
Язвы окон твоих.
Мозг усталый жалит взбешённо
Злого нерва игла:
Там, над чёрным рифом балкона,
За гранитом стекла,
Как жестокой правды приметы,
Обо всём позабыв,
В танце кружатся силуэты
Под неслышный мотив.
А снаружи по глыбам зданий
Бьёт пурга, и в склепы дворов
Проникают напевы литаний
От созвездных хоров.
Млечный Путь незримым кадилом
Прочертив, дрожа и стеня,
Звёзды молятся вышним силам,
Звёзды молятся за меня!
Но тебе, и тому, с кем просто —
Вам уже не до них…
И стянула портьер короста
Язвы окон твоих.
Офелия
I
Реквием не пропели. Выловленного на мели
тела кончина темна. Церкви святой угодно
соблюсти обряд в чистоте: «Довольно ей и земли
в ограде кладбищенской!» «Когда б не из благородных…» —
реплика из народа. В траур одета знать.
Недожених и брат друг друга душат в могиле.
Песен больше не петь. Цветов на лугу не рвать.
Венков не плести. «Офелия?.. Намедни похоронили».
Пираты делят добычу. Заносчивый Фортинбрас,
ещё не зная свой жребий, грабит польские сёла.
В тронном зале смятенье – в зале кровь пролилась.
Запачкала ножки лавок, засохла в трещинах пола.
Смена династий. Слухи. Теперь дозор на стене
каждую полночь от страха начинает зубами клацать
в ожидании привидений: «О Господи!.. Только б не…»
«Офелия?.. Ах, Офелия! Да уж в гробу – лет двадцать».
Постаревший сильно Горацио, жизнь проводящий меж
Эльсинором и Виттенбергом, защищает, слюною брызжа,
честь друга и господина от сонма глупцов, невеж,
любителей грязных сплетен. В кабаках придорожных слыша