– Я… я…

– Признавайся: ты?! Ты это сделал?!

Ах, какой момент! Он раскроет тайну! Надо только подобрать осторожные слова, помочь отгадке родиться, и о казусе с педагогом можно смело забывать. Где же кнопка «Отключить дрожь»? Нет такой кнопки. Что это он себе рукав оголяет? Показать что-то хочет? Или достать? Не могу. Пячусь. Опускаю взгляд на ноги – первая стадия, дальше разворот и бегство по земле вперёд коленками…

Что-то не так. Он не бежит за мной. Я, правда, тоже осилил не больше четырёх шагов, но он даже не сдвинулся. Разве что в обратную сторону. Слышу досадливый возглас. Можно подумать, что он испугался моей спины, но это не так. Я вновь оборачиваюсь туда, куда намеревался бежать, однако смотрю уже не под ноги, а выше.

Поторопился я забывать о них. А вот они никогда не торопятся. Идут медленно, лениво, бесшумно, словно голограммы, не видящие живого, материального меня. Вот так, мечтай теперь об ответах на вопросы.

Я отхожу с дороги, не сводя глаз, ища формальный посыл в одминских лицах и прихожих, но ничего не вижу. Не по мою душу. К Белышеву. Или вернее сказать – за Белышевым?

Доигрался, богатырь земли Новоултарской. Самое время запрыгать от счастья. Может, даже состроить поучительную рожицу. У него, кстати, физиономия уже поучительна. Губки бантиком, бровки домиком, глаза скошены в небо, и это спустя три секунды после морды разъярённого зверя.

На мгновение Белышев пересекается со мной взглядом, и я вижу нечто живое. Но не животное. Его тело сотрясает неуклюжий спазм, и в глазах проявляется жидкость – чуть больше, чем надо мужику для счастья. Или так кажется? Из-за насупленных бровей, не жалеющих боли для себя и меня.

Но вот затылок одмина застит обзор, и связь обрывается. Тяжёлый, нервный выдох, и, кажется, моя челюсть наконец-то захлопнулась. Как же сухо во рту!

– Э-э… – пытаюсь возникать, бесполезно вытягивая шею. – Я хотел спросить… я… хотел…

Ничего я не хотел. Нет, не надо, пусть они не оборачиваются. Пусть не замечают! Вот так. Пора уматывать. Если я не первый на очереди, то почему бы не второй? Как хорошо, что ноги не умеют считать вероятности. Они просто бегут.

Я лежу, заложив руки за голову, и пускаю мысли, словно воздушные змеи, за пределы черепного свода. Подо мной проплывают египетские пирамиды, ветшающие со скоростью один век в секунду. Я поскальзываюсь и царапаюсь о чешуйчатые купола деревянных церквей и азиатские башни, уходящие в облака. Из облаков вырастают отпечатки человеческих рук на стенах пещеры. Картина древним пигментом сменяется картиной маслом, кисти европейца Джона Кольера. Я задерживаю взгляд, опускаюсь чуть ниже довольной мордочки змея, но опять поскальзываюсь и влетаю в какой-то тучный орбитальный склад времён позднего СРаМа. Склад унылый и аполитичный, но и здесь висят плакаты про бдительность и агентов Щепи, прям как у нас в шараге: «Следи за своим уГЭ!» На складе есть двери, но я не могу вообразить, что за ними – не пускают. Я размазываюсь по стенке и падаю назад. Я рисую по глазам французский гербовый fleur-de-lys, и он сминается волнами ускоренного времени, обзаводясь ещё двумя отростками, снова принимая вид пятипалой человеческой руки. На этот раз не менее гербовой. Люди есть пальцы…

А потом всё проваливается в отчаянную духоту. Подо мной разверзается жуткий беспозвоночный рот, состоящий из сотен и тысяч пушистых червей. Рот снова готов поглотить меня, стереть, приласкать, защекотать в порошок. Но мне всё равно. Я ничего не хочу. Драгоценная пыль вырывается из меня как огонь, и правильно, я не заслуживаю даже пыли. Я шлак. Я падаю вниз, в эссенцию тьмы, в кисель, растворяющий желания, мысли, жизни и даже их отсутствие.