Сильно разгневался купец и самолично поехал к генерал-губернатору. В ту пору генерал-губернатором Сибири был Чистович, человек решительный и строгий. Встретил он купца как положено, по всем тогдашним правилам, на стул усадил и стал допытывать, что привело его к нему.

Купец в слёзы и стал ругать своих обидчиков всякими плохими словами:

– Пороли меня и били нещадно ельником мелким, а добро расхитили! – сказал в конце своей жалобы и попросил наказать обидчиков.

– Ельником, говоришь?! – перепросил губернатор.

– Ельником… мелким… – жалобно проговорил Хваталкин.

Девушки вновь засмеялись над фамилией выдуманной Галиной.

– Не может быть! – покачал головой Чистович.

– Вот истинный крест! – перекрестился купец.

– Не по закону, не по закону, – помяв бороду, проговорил губернатор.

– На то и жалуюсь и заступничества у вас прошу, потому как вы, ваша милость, блюсти законы и порядки приставлены.

– Жалко мне тебя, голубчик, – ответил генерал-губернатор, – а нарушителям закона я не потатчик. Правильно говоришь, блюсти законы и порядки приставлен, а потому поступлю как того они требуют.

Губернатор хлопнул в ладоши. Тотчас явился казацкий офицер. Показал ему губернатор кивком головы на купца и сказал:

– Вот, почтенного человека за то, что спрятал он свою собственную муку и не хотел продавать голодным по законно-установленной цене, какие-то негодяи выпороли ельником! Разве у нас полагается драть ельником?

– Розгами берёзовыми, ваше высокопревосходительство! – бойко ответил офицер, поняв своего начальника.

Губернатор тут же обратился к перетрусившему купцу:

– Сколько тебе пришлось получить за муку… мелким ельником?

– Запамятовал! – затрясся купец.

– Запамятовал, говоришь… – повторил задумчиво губернатор и приказал. – Исправить ошибку немедленно! Пороть его розгами и до тех пор, пока не вспомнит, сколько получил от мужиков ёлок.

И выпороли, голубчика, за милую душу, – закончила рассказ Галина и громко засмеялась. Задорным смехом поддержали её и Анна с Ларисой.

– А у нас папа хоть и не был губернатором, но тоже, как гласный городской думы мог приказать подвергнуть порке нерадивых и нечистых на руку людей, – с гордостью за отца проговорила Анна. – А все, потому что он жалостливый сильно. У нас котёнок есть, так он гадит, где попало, а папа не позволяет его ругать, а тем более бить:

– Маленький он, – говорит папа, – как дитё неразумное, а как ума разума наберётся, так умным будет и мышей ловить станет, а то, до чего уже дошло, по кабинету даже днём бегают.

– Бить, конечно, нельзя, а строго разговаривать нужно. Я с ним разговариваю, он внимательно слушает и даже хвостом не виляет. Значит, понимает, – во всём поддерживая отца, проговорила Галина.

– А один раз папа чуть не упал. Шёл себе спокойно, а котенок, откуда ни возьмись, прямо ему под ноги. Папа, конечно, чтобы не наступить на него ногами туда-сюда и упал бы, если бы не этажерка. Ухватился за неё и так спасся. А котёнок как прыгнет с испуга к нам на диван, – мама, Галя и я тогда на диване сидели и вышивали узоры на пяльцах, а с дивана на штору, а с неё на подоконник и на подставку, а на ней ваза стояла. Подставка такая тоненькая у нас и высокая, ты, Ларочка, её видела, она повалилась, и ваза на пол упала. Разбилась, прям, вдребезги, нам с Галей смешно, папа закостенел, – верно, с испугу, а мама в слёзы. Мы потом все вместе её долго успокаивали, а потом и она, когда успокоилась, смеялась и говорила: "Это же надо, какие кульбиты выписывал. Чудеса, и только!" – Да,  смеху было-о-о, ужас сколько. Мы потом ещё несколько дней, как вспомним, смеялись, – сияла глазами Анна.