2.08. Утром нас разбудил голос: «В автобус и на завтрак». Мы мгновенно вскочили. Всю дорогу сидели грустные, пели, как обычно. Дирк недоуменными глазами смотрел на всех, Гарри тихо говорил с Алсу, Клаус, наконец, решил подсесть к Гале, Марина и Радик не расставались. Им, парочкам, конечно, труднее. Таня пыталась петь, но ее никто не поддержал. Потом ходили по вагончикам, собирали автографы, адреса. Ута в нежной розовой кофточке и порозовевшим взволнованным лицом смотрела на Сережу, какой-то внутренний свет, нежный, как начинающийся рассвет, был в ее лице. После обеда они раньше всех поднялись со стола. Ута рисовала Сережку, а он целый день не отходил от нее. Долго не хотели садиться в автобус, пели на улице, фотографировались. Погрузили вещи. И тут вдруг все словно что-то поняли. До этого лишь недоумевали, грустили, но словно надеялись на что-то. Но вот кто-то первый обнял друга: «До свидания». И словно что-то переполнилось. Бросились обниматься. Слезы на глазах. Я стояла растерянная, как во сне, смотрела на всех. И воздух после дождя горько пах полынью. За автобусом – серые брюки Уты, рядом коричневые Сережкины. Они близко стоят друг к другу. Неподалеку ходит Дитмар и курит. Мне захотелось, чтобы автобус скорее уехал.

Со сложным чувством горечи разлуки и желания разлуки я смотрела вслед отъезжающему автобусу. Также пахло полынью. Из окна по пояс высунулся Вильфрид, вытянув обе руки. Равиль заплакал. Сережка долго бежал за автобусом и без конца махал поднятыми над головой руками. Тонкая фигура, большие руки качаются в воздухе, как два тяжелых больших крыла. Он долго стоял на дороге. Я смотрела на него. Он повернулся, и я пошла в вагончик. Впереди шла Таня и рыдала во весь голос, на глаза мои навернулись слезы. Оранжевая кофточка Гули мелькнула где-то далеко от лагеря. Прибежала в вагончик, все ревут. Я тоже заплакала, в основном от облегчения. Весь вечер мы были, как пришибленные. Одна Нафиса громко пела немецкие песни и во весь голос нервно хохотала. Работали на траншее. Все молчали. У него глаза были пустые, будто заболел кто тяжелой болезнью.

15.08. После отъезда друзей наступила пустота. Воспоминания вспыхивают то в паузы, то вечерами после работы. Первое время казалось: там идет Клаус, а там стоит Рольф, узнавали на мальчишках вещи друзей. Сережка ходил убитый. Я страдала, когда при нем называли имя Уты.

Три дня меня не было в лагере: ездила домой. Вернулась в Приютово вечером. Из окна поезда видела, что наши сидят в рабочей одежде у цеха кружочком и почему-то смотрят на поезд. В лагере ни души. Быстро переоделась, кулек конфет в руки. Прибежала. Все издали возглас: «О-о-о-о!». Сразу стало радостно на душе. Нет, оказывается, бетона. Организовали пение, танцы. Ильдар наяривал на баяне. Все развеселились. «В честь твоего приезда», – шутили девчонки. Он смотрел на меня и тоже бесился. Коля подсел ко мне. Сережка с Витей начали скидывать его с места. Гера с Володей сходили за гитарой. Встали около меня, начали петь все немецкие песни. Чуть не заплакала от такой встречи. В субботу в клубе было чаепитие с тортом. Он сидел напротив и иногда долго смотрел на меня. Во время танцев сидел один, никого не приглашал.

А назавтра в лагере творилось невообразимое. ВВ уехала в Уфу. Мальчишки напились. Володька осоловелыми глазами смотрел на всех и кричал дурацкие вещи. В комнате у Нафисы был балдеж в честь приезда Тамары. Все время звали его с Витей, особенно часто кричали Сережкино имя.

Вечером я пошла печатать фотографии, он напросился помогать. Его без конца зазывали в компанию, но он отговаривался. Когда меня Таня позвала пить чай, я пошла. Он остался. Когда я вернулась с двумя кусочками дыни и стаканом чая для него, увидела, что в проявителе плавает одна фотография: мы с ним вдвоем стоим на берегу озера Кандры-Куль перед тем, как попали под ливень. Я спокойно сказала, что фото пора перекладывать в фиксаж. Потом взяла пленку, вырезала этот кадр и изрезала на кусочки. Вдруг что-то оборвалось у меня внутри и мучительно заныло под сердцем. Он посмотрел на меня остановившимися глазами, схватил оба куска пленки, повернулся ко мне и сказал беспомощно-растерянно: «Я знаю, какой кадр ты вырезала».