Так захотелось с долгой дороги передохнуть Купаве, что она не удержалась и согласилась на ласковые уговоры Кикиморы:

– Благодарствую, хозяюшка, за приглашение. Мне бы хоть ополоснуться тёплой водичкой, на часок прилечь, дух перевести и немедля в путь пуститься.

– Так иди, Купава, в баньку или ожидаешь особого приглашения?

Обрадовалась девица, кланяется до земли Кикиморе и любезно отвечает:

– Благодарствую, хозяюшка, за душевный приём.

– Всякому прохожему рада, разве мне для сердечных гостей воды или дров жалко! Бабушку свою тоже прихвати – пускай старые кости попарит да подлечит.

– Старушка с дороги сильно уморилась, пусть лучше подремлет.

– Как говорится, хозяин – барин, лишь бы не прихватил за нос Чёрный барин.

– А я о вас, признаться, совсем другое представляла, а вы, оказывается, на самом деле добрая да пригожая.

Усмехнулась Кикимора, кокошник поправила и гребнем волосы взялась чесать.

– Какие только наветы на меня ваш худой народец не наводит, и всё из-за моей строгости к бабам. Болтают, что я сварлива и шумлива, никому покоя не даю, что горбатая да ужас какая рогатая. Про хвост вообще молчу. А я на самом деле прясть люблю да на женской половине дома за порядком, случается, слежу, чтобы хозяйки своё дело не забывали и беспорядок не оставляли.

Пошла Купава на радостях в баньку без окон да под низкой крышей, из осиновых брёвен лешим срубленную, что по-чёрному топится. Намылась да напарилась с веником, на скорую руку постиралась и сызнова в дальний путь готова пуститься, хоть и голова слега кружится. А жар всё не убывает, будто кто неведомый и глазу не видимый поленья в каменку неприметно подбрасывает да горький дым наружу не пускает. Испугалась девица и давай собираться, но к полу клонится.

Видит хозяйка, что девица выходить вздумала, взяла да подпёрла дверь крепкой палкой, теперь никак не выберешься на свежий воздух. А печь-каменка-то больно жарко натоплена, камни докрасна раскалились. Запрыгала-заскакала Кикимора по двору от радости, что наконец-то заманила гостью в смертельную ловушку. А Купаве уже и дышать-то стало совсем нечем. А Чучумора[12] всё под нос себе бубнит да руки потирает:

– Ещё попарься, самозванка, пока угли не остыли! Чай, не зазря говорится: кто много парится, тот рано старится! А то, ишь ты, видите ли, намылась, накупалась – да ещё краше стала! Только я не допущу, чтобы на земле спокойно жила-поживала иная раскрасавица и рукодельница кроме меня! Это я кругла, пухла, бела да румяна! У меня грудь-то лебедина, походка павлина, очи сокольи, а брови собольи.

Заприметила хозяйка, что старушка-то на лавочке платочек на лицо опустила и по-прежнему мирно дремлет, так прямиком и кинулась к ней.

– Легко разделалась с одной, ну а теперь времечко пришло и с тобой расправиться, старая клюшка! – молвила Кикимора.

Хотела она её быстренько придушить, да под плащом оказалась не безвредная старушка, а сам Серый волк притаился. Зарычал зверь, скинул с себя одёжу да принялся нещадно трепать лесную разбойницу и душегубку. Соскочили с неё красный сарафан и кокошник; теперь рогами, что за убором таила, отбивается, длинным хвостом, что сарафан прикрывал, отмахивается, острым носом колется… Да куда там, разве  одолеешь клыкастого волчищу. Насилу вырвалась Кикимора из зубов лютого зверя и со всех ног бросилась в самую чащу с криком «а-а-а».