Зато стрелы его, как хищные птицы, разили врагов.

Много весен так было, и арсиев фарн* хранил Фрасаук,

И скота без числа из походов приводили они.

И вдруг сдвинул брови певец, сделалось суровым лицо его. Надрывнее и тревожнее зазвучал фандыр, рождая в слушающих ощущение близкой беды.

Но вот бросили вызов аорсам* сираки – снова война.

Молили дайвов враги, щедрые жертвы несли,

Просили зла Фрасауку, арсиям беды, не веря силам своим.

И исполнились хитростью дайвы, да сгинут совсем!

Похитили зубастоголовые Фрасаука амулет,

Без черного камня в бой пошел Фрасаук…

И в первой стычке пал под ардаром конь;

Сил прося у земли, бился на ногах Фрасаук, семерых убил.

Но сзади сирак налетел, секиру обрушив свою,

Ардара шлем разрубил, голову Фрасаука достал.

Погибель ардару пришла, он на землю упал.

Тихий стон и горестные восклицания послышались отовсюду. Даже слыхавшие эту песню арсии скорбно качали головами и били ладонями по коленям. Задрожали губы у Мидаспа – так страшно никто не рассказывал о смерти отца. Рожденный после гибели Фрасаука, знал Мидасп со слов дяди, что был Фрасаук героем из героев и пал славно. Душа его унеслась к бессмертным, а тело положили соплеменники в большой курган среди могил предков. А тут… дайвы? Лишили отца амулета, проклятые, подвели под гибельный удар….

Разбушевались мысли. Никто не помог отцу! А ведь и дядя Патак, говорят, был в том бою… И уже не слышал Мидасп, как допел свою песню Тантапар. Как отомстили арсии за смерть своего вождя, как бежали враги, заливая кровью степь на радость стервятникам. Перед мысленным взором Мидаспа явился образ молодого воина, длинноволосого, с такими же серыми глазами, как и у мальчика.

Тантапар окончил песню. Все стали шумно благодарить певца, и слова были непонятны в многоголосом гуле.

И вдруг, расталкивая собравшихся, направляя коня прямо к огню, выехал всадник, сжимавший в руке плеть. Все узнали главу рода – Патака. Воины приветствовали его, подняв правые руки вверх. Мидасп насупился.

– Ваши вопли, арсии, слышны на другом конце становища, – усмехнулся Патак, – так вы распугаете всех волков, и табунщики зажиреют от безделья.

Мощнотелый, грузный Патак казался великаном на своем коне.

– Я пел о жизни Фрасаука – воины радовались, – сказал Тантапар.

– Я слышал, – кивнул Патак, – пусть не ослабеет никогда твой голос, певец. Брат мой был храбрее многих прежних вождей. Но дайвы перехитрили его, ибо боги отступились от Фрасаука.

– Что ты говоришь, ардар?! – поднялся на ноги Атавак, заслоняя Мидаспа.

– А что, разве не Фрасаук принял дары от земледельцев в прежнем походе на Пантикапу*? Мы даже не увидели города, кони только помочили копыта в Меотском море*. И добычи никакой не привезли тогда, и не дали богам положенной доли!

– Ты что, потерял память, ардар? Никто и не вел нас к Пантикапе, – сказал Атавак, – по замыслу Аспурга* мы замирили меотов*, помогли Аспургу – вождю наших соседей аспургов – стать владыкой Боспора! И тогда он открыл для арсиев торжища Боспора, стал караваны слать через наши кочевья в благодарность за помощь. Разве это не добыча?

– Много ты знаешь! – бросил Патак. – А Фрасаук…

И тут Патак заметил позади старейшины торчавшие ноговицы Мидаспа.

– Уйди в сторону, старик, – указал плетью, – Кого же я вижу здесь?.. Мидасп?

– Не гневайся, ардар, – это Тантапар подошел к вождю, погладил морду коня его. – Сами боги послали к нам сегодня мальчика. Словно молодой Фрасаук был здесь.

Патак недобро смотрел на Мидаспа.

– Пусть он сначала станет мужчиной. Слава Фрасаука велика, а этот еще мал, чтобы сравнивать их!

Среди собравшихся послышались смешки.