Девушка придвинулась настолько близко, что Рейн почувствовал ее дыхание. Она подняла руки, осторожно потянула за веревки на затылке.

– Ой, и кто же кого садит в клетку? – спросил Аст так громко, так отчетливо, что казалось, его могли услышать все, а не только Рейн.

Маска упала на скамейку, Эль уставилась на клеймо. Рейн все ждал: ну вот сейчас она отшатнется, крикнет что-нибудь, а может, сдавленно охнет или округлит глаза от ужаса. Ну, где же хоть что-нибудь?

– Так вот почему… – начала она и не закончила.

Рейн не сдержал ухмылки. Так вот почему он попал в Инквизицию? Стал практиком?

– Да, я ноториэс. И что?

Эль вздрогнула, но не отвела взгляда.

– Ничего. Как это случилось?

Рейн на секунду опешил. Ну да, ничего… Она же не могла забыть, как становятся ноториэсами?

– Я убил другого ученика. Взял его за волосы и ударил виском об стол. Знаешь ли, это самый простой способ убить человека, если нет оружия. Мне было тринадцать.

Эль обхватила себя руками.

– Как ты пережил воспитание? Ты перестал слушать своего демона? Извини, что спрашиваю. О… – Эль сбилась: – О таких, как ты, говорят разное.

Рейн пренебрежительно улыбнулся.

– Я исправился тогда, да. Голод, порка и регулярные проповеди легко сломают тринадцатилетнего мальчишку. Я был готов отказаться от чего угодно, лишь бы съесть кусок свежего хлеба и перестать чувствовать боль. Когда я вышел из Черного дома, я знал, что заслужил все, что со мной сделали. Скромно держался в стороне, говорил, только когда ко мне обращались, покорно выполнял все, что велели старшие. Но кому это было нужно? Как бы я ни старался, вслед всегда неслось злое «ноториэс». И я сломался еще раз. Тот я, каким меня пытались сделать – все, что успело сформироваться. Ноториэс? Хорошо. Если я не могу стать своим, нет смысла надевать маску этой лживой добродетели. Остается быть собой, уж как умею, и, может, кто-нибудь примет меня таким.

Рейн опустил взгляд, но в груди разливалось приятное тепло. Всего в ответе было в меру: надлома и боли, сомнений, одиночества, надежды. Слышал бы это Энтон – сразу бы повысил жалование!

– Но это же правда без капли преувеличения, – заметил Аст с долей тоски.

Эль взяла паузу. Она тоже опустила взгляд:

– Как же ты оказался в Инквизиции?

– А разве у меня был большой выбор? Я думал, это поможет мне исправиться в глазах других – как же, я служу правому делу, убиваю врагов веры и государства. Не помогло.

После еще одной паузы Эль заговорила тише прежнего:

– Я сама ноториэс в каком-то роде. Каждый боялся, что, если я обижусь, отец натравит инквизиторов. Мне поддавались в играх. Уступали все самое лучшее. Ставили хорошие оценки, даже если я не сдавала работу. А когда поняли, что я ничего не скажу отцу, сделали пустым местом, будто отыгрывались за то услужение, которое должны оказывать ему.

– А твои друзья? – осторожно спросил Рейн. – Я видел, что ты сидела не одна.

– Им нужен мой отец, а не я.

«Это спор», – напомнил себе Рейн. Она сама поспорила на практика, жалость не к месту.

– Только сейчас я нашла друга под стать мне. – Эль смущенно отвела взгляд. – Рейн, погуляем завтра в парке?

– Да, кира. – Практик с улыбкой склонил голову, затем завязал маску и протянул девушке руку, приглашая вернуться в дом. Выгода была для обоих, хотя хитрый прищур Астра намекал на что-то другое.

Ледяной ветер пытался стереть с лица улыбку, но получалось у него плохо. Предвкушая разговор с Д-Арвилем, Рейн мчался по улицам города и впервые, пожалуй, двери Черного дома не страшили.

– Рано радуешься, – ворчал Аст. – Ты не знаешь, что добыл Анрейк. Могли быть и другие, к тому же.