– Иди… – едва слышно, а мне руки разжимать не хочется. Так страшно опять возвращаться к пьяному чужому Максиму. Хочется глаза сильно зажмурить, а открыв, убедиться, что все это сном дурным было. Только не сон это, а страшная реальность, в которой мне теперь выживать приходится, и нет никакой уверенности, что завтрашний день последним не станет.

– Иди… все хорошо будет.

Не будет. Теперь уже никогда все не будет хорошо. Я не развижу все это, я не забуду, я не вылечусь, и эта боль оставит свои шрамы навечно.

– Эй…эй ты! Ты что там делаешь, мать твою?

Обернулась, а из-за кустов один из боевиков вышел, застегивая ширинку, и тут же за ствол схватился.

– Воды… воды просил… сжалилась, подошла.

Прохрипел Славик, но тут же получил прикладом по ребрам и глухо застонал.

– Ты, курвааа, ты что делала здесь?

– Он…он стонал, и я подошла.

– На улице что делала?

Навис надо мной жуткий, вонючий и борода до груди достает.

– Астма у меня… воздухом подышать вышла.

– Астма?

Сгреб за грудки, тряхнул, и у меня нож, который я у Максима взяла, из рук выпал.

– Что за… – подобрал нож и на меня смотрит, а я судорожно сглотнула и пальцы в кулаки сжала.

– Отпусти. Это жена Аслана. К нему отведи, пусть сам разбирается с бабой своей.

– Да ее, бл*дь, за то, что к свинье этой неверной подошла, зашибить надо! Трогала его вроде или показалось мне!

– Пусть муж разбирается, правильно Мустафа сказал, – голос узнала и замерла, не оборачиваясь, – запри в кладовке. Аслан встанет, сам решит, что делать с ней.

– Я б допросил сучку! Она тоже русская. О чем говорила с ним? Почему с ножом? Освободить хотела его?

– Жена Аслана это – я сказал! Даже если она б его сейчас на волю выпустила – он решать будет!

Шамиль грозно исподлобья на своего посмотрел, и тот назад отступил и мне кивнул.

– За мной иди. До утра в кладовке посидишь.

Я на Славика посмотрела и, тяжело выдохнув, пошла следом за бородатым, он мне дверь открыл в каком-то сыром узком помещении, заставленном банками с консервами, и, втолкнув внутрь, закрыл дверь снаружи.

Руки продолжали дрожать и в кармане платья ключ. Если бы они его увидели, то это, наверное, был бы конец. Я пошарила по полкам и спрятала ключ за банками. Значит, дети не автобусе. И я даже не знаю хорошо ли это или нет. Внутри теплилась еще какая-то призрачная надежда на то, что Максим спрятал детей, и они в тепле и не голодны. Какая-то часть меня искренне в это верила. Не могла я смириться с тем, что он одичал настолько… что не помнит, как сильно любил свою маленькую принцессу. Как был ей долгое время и мамой, и папой.

Закрыла глаза и опустила голову на руки. Сама не заметила, как задремала. После страшной бессонницы, мучавшей меня все эти дни, я впервые заснула. Вскинула голову от того, что дверь отворилась. Не успела прийти в себя и даже проснуться, как меня схватили за шкирку, за волосы и впечатали в стену с такой силой, что потемнело перед глазами.

– Ты что сделала, дура? Что сделала, мать твою? И мне что, бл*дь, с этим делать?

Глаза в глаза и жутко от того, что его трясет от ярости так, что руки, сжимающие меня, дрожат.

– Чего ты лезешь, бл***дь? Какого хрена? Просто сиди в комнате. Это так сложно? Отвечай! Сложноооо?

– Сложно! – выплюнула ему в лицо. – Сложно! Ты не говоришь, где дети! Ты… ты истязаешь его… ты… ты людей убиваешь… женщин… как сидеть?

– Молча! – мрачно прорычал мне в лицо и, схватив за руку, поволок на улицу. Вытянул во двор туда, где сидела толпа дружков во главе с самой главной мразью – Шамилем. Толкнул в спину к дереву.

– Зарезать она его хотела. За то, что меня убить собирался.