В те годы я еще не знал, что такое валидол, а потому постоянно наливал себе холодной воды и пил ее, чтобы сердце у меня не взорвалось.

Я снова и снова перечитывал эти письма, ожидая Светлану. Но дома она ни в тот день, ни на следующий не появилась…

Конечно, некоторые, а может, и многие читатели моего повествования скажут, такого быть не может, чтобы офицер при виде каких-то писем, одновременно почувствовал дрожь и озноб, сопровождающий душевные пытки, нежданно-негаданно выпавшие на его долю. Но это право каждого человека. Кто знает у кого, в каких условиях черствости или всеобъемлющей доброты расцветала, а может, наоборот, увядала душа.

И если я поступил тогда не как положено офицеру, то только потому, что почувствовал себя обманутым. Значит, не подсуден. Я был впервые женат и к тому же очень любил свою жену. Сейчас я так бы не поступил, но замечу, сколько по таким же поводам в армии было самострелов, побегов, и все для достижения одной-единственной цели –не дать сопернику увести любимую.

И здесь не надо козырять присягой и упрекать в малодушии. Если бы тогда потребовалось, я бы пошел воевать за свою еще маленькую, но семью. Но в тот момент я воевал с самим собой.

Служба в армии предполагает, прежде всего, дисциплину. И не только от солдат, которых ежедневно муштруют офицеры, но и от командного состава.

Что это значит? Конечно, прежде всего, ежедневно на службе своим примером вдохновлять солдат на отличное исполнение воинских обязанностей. У офицера ведь как? Не только не нормированный рабочий день, но и не нормированная служебная неделя, да и сама жизнь. А потому в период службы армия становится для него и женой, и родной мамой, и вообще всем, перед чем надо стоять по стойке «смирно» и, желательно, преданно (не хочу использовать слово «подобострастно») заглядывать в глаза вышестоящему начальству. Это, конечно, если желаешь, чтобы твоя служебная лестница больше походила на эскалатор, непрерывно движущийся вверх. Но что поделаешь, если жизнь заставляет тебя против твоей воли резко изменить курс…

А я метался по комнате из угла в угол, через каждые десять шагов выпивая по стакану ледяной воды, тем самым хотя бы на секундочку остужая пожар, горящий во мне. Служба? Какая служба! Я уже третьи сутки перечитывал письма, пил воду, не спал, да и не хотелось погружаться в сон. За это время я обзвонил все морги и большую часть больниц. Конечно, теперь я понимаю, что можно было двумя, тремя звонками определить ее местонахождение, но тогда я был молод и не знал, как правильно поступать в подобных случаях. И в тот момент, когда я был почти готов совершить что-то неожиданное даже для самого себя, в замочную скважину двери вставили ключ. Замок щелкнул, и дверь открылась. Вошла… она.

− Привет, – слабым голосом прозвучало удивление Светланы, обращенное ко мне.

− Привет, – ответил я на выдохе, как-то, сразу сдувшись внутри себя.

− А почему ты не на службе? – уже обыденным тоном спросила она.

«Что-то она очень бледная. Что случилось, кто посмел ее обидеть? Порву на британский флаг», – метнулась в моем сознании мысль.

Жена спокойно сняла с себя дутую голубенькую курточку, повесила ее в коридоре и, как ни в чем не бывало, прошла в ванную.

«Вот идиот, накрутил себя», – с досадой подумал я.

Сразу же засосало под ложечкой от мысли, что придется как-то на службе объяснять свои прогулы. Но это чувство задело меня лишь на мгновение. Через секунду я был уверен, что поликлиника с ее великодушными врачами выручит больничным листом молодого офицера.

Теперь я уже спокойно, взяв себя в руки, подошел к двери ванной, открыл, а войдя, задал вопрос, принимающей душ Светлане: