– Чего вы добиваетесь? – тихо и спокойно спросил он.

Вдруг разъярённый Феникс, выскочил за их спинами и, расправив огромные полыхающие крылья, гаркнул так, что затряслась реальность. Они обернулись и в тот же миг огненная птица сожгла всех до тла, кроме Бодро. Они, возрождённые из пепла, замерли и потрясённые, смотрели на израненного Бодро. Руки их задрожали, и они, ошеломлённые, тут же выбросили оружие.

Рыцарь Духа проснулся и долго не сводил глаз с потолка.

– Господи, неужели Хосвод был прав? Неужели надо было отдать этот злополучный тубус, в ту злополучную ночь?

Алексей ни одного мгновения не таил обиду на Бодро или кого бы то ни было другого. Вообще ни на одного человека во Вселенной. Мало сказать, что он умел прощать, нет, здесь было нечто другое. Это было совершенное неумение принимать обиду. Впускать её в себя. Когда его критиковали, он не обижался, а прислушивался, когда его предавали, он не огорчался, а извлекал уроки. Да и не был он вовсе уверен в том, что жизнь наша – это наше построение, правда не был он уверен и в том, что всё в ней предрешено.

– Господи! Прошу, ответь! Жизнь – это судьба или судьба, сотворённая нами?

Алексей всегда помнил, что предательства совершаются чаще всего не по обдуманному намерению, а по мимолётной слабости характера (Франсуа Ларошфуко). Да и до конца Алексею не было понятно, какое же оно предательство, Чёрное или Белое? Да и не воспринимал он поступок Бодро, как предательство. Так воспринимал его Бодро и это, как раз и мешало сейчас Алексею воспринимать его, как прежде. Какое-то ранее не знакомое чувство едва уловимо присутствовало в Алексее, и оно ему совсем не нравилось.

Чему Лёша был по-настоящему рад, а по-другому он радоваться ещё не умел, так это тому, что все, кроме него, вышли из тяжелейшего боя, практически без повреждений.

– Как странно – думал он – жизни висели уже даже не на волоске, а победу одержали практически без ранений. Господи неисповедимы пути твои.

Алексей изумлялся победе. Такое не серьёзное, какое-то мелкое решение предопределило исход тяжелейшего боя. Он неожиданно вспомнил, как Ерва с горящими щеками выбежала во двор, к готовому уже к отъезду отряду. Как она смотрела на Бодро! Господи, её взгляд! Как она дала Алексею сил в бою с огненным безумием и простой её наказ защищать любимых, любой ценой, вклинился в сознание и остался там навсегда.

– Победа любой ценой? Помнишь свои терзания? – Лёша, даже видел ухмылку внутреннего своего вечного спутника – может быть, было-бы лучше, если бы вы все погибли? Почернели бы в водах озера Хартс и всё! – вдруг дерзко, с жестокостью прозвучал резко изменившийся голос.

А сейчас, глядя на счастливые лица друзей, Лёша не был до конца уверен, был ли этот самый бой смертельно опасным. Но тут же лопнувшая губа и ноющая боль обожжённых лица, рук и ног – всего тела – прогнала эту мысль.

Дверь распахнулась шире и в его вынужденную обитель вошли два дорогих Алексею человека. Он искренне был рад видеть их.

– Господи, друг мой, ты жив? – обеспокоенно спросил Бодро. Его скованность сразу бросилась в глаза Алексею. Вопрос прозвучал чуть громче шепота.

– А разве друг может умереть? Друзья мои! Разве может? Лёша искренно улыбался, а Бодро несколько стушевался. Он опустил глаза и чуть сжал зубы, но тут из-за его тёмной спины выскочил Гурд.

– Ну как ты? – издевательски-шутливо спросил лучник. Несмотря на это, вопрос развеселил Алексея. Губы его поплыли, игнорируя Бодро. Забинтованная мумия хотела было, в тон, ответить другу, что всё просто отлично, но Гурд не дожидался ответа. Он присел к медицинской тумбочке и несколько беспардонно, с показным каким-то нахальством, хватал с тумбы разные пузырьки и баночки и лишь мимолётно глянув на них, с небольшим стеклянным звуком, грубо ставил их на место.