– Омерзительно!

– Что именно? – уточнил Рома, непроизвольно повернув голову в направлении взгляда Рудина.

На экране шёл репортаж о взятии российскими десантниками опорного пункта украинских войск.

– Очередное враньё. Так же нам рассказывали про Афганистан в своё время, кричали, что мы должны. Кому и что? А потом оказалось…

– Ну, это давно было… – заметил Роман. – В Союзе тогда…

– Похоже, что мы в Союз и возвращаемся, – не дал шефу развить мысль Семён Витальевич и, выставив вперёд ладонь в характерном ленинском жесте, картаво выпалил: – Пгавильной догогой идёте, товагищи!

Роман криво улыбнулся и равнодушно пожал плечами.

– По-моему, дороги назад нет.

– Как сказать. Очень смахивает на то… Иногда страшно становится. Не хочется пережить всё по новой.

– Так страшно было?

– Скорее противно! Ничего же не было! – горячо заговорил Рудин. – Только борьба за светлое будущее. Как жутко это утомляло… Вы на другом выросли, и вам кажется, что так будет всегда. Многие до революции так же думали. Потом и опомниться не успели…

– Не, ну жили же как-то. Войну выиграли. В космос летали, – вяло попытался возразить Роман и зевнул в кулак.

Ему не нравился этот разговор. Он терпеть не мог пустое нытьё, посыпание головы пеплом и страдания по упущенным возможностям. Может, сидящий перед ним человек имел в виду что-то другое, но выглядело это, по мнению Романа, именно нытьём.

– Правильно, именно «как-то»! Вам родители вряд ли рассказывали. Москва и Ленинград жили почти нормально. Заметьте – «почти»! А провинция? Полки пустые, жрать нечего. На прилавках комбижир и консервы. У меня единственный выходной в школе – воскресенье. И проводил я его в поездке на Украину, за жратвой. Нас мама поднимала в шесть утра и два часа на автобусе до ближайшего украинского города. Потом назад. Потом уроки и спать. Счастливое детство! Все жители подмосковных областей в Москву за жратвой мотались. Про колбасные электрички слышали?

Роман утвердительно качнул головой. Этот разговор продолжал его напрягать, но он не стал ни спорить, ни затыкать пожилого человека, чувствуя, с какой болью тот говорит о своём прошлом.

– Зарубежная музыка, одежда, путешествия по миру, всё это было недоступно и, заметьте – даже преступно! Недоступно по определению! А уровень жизни?! Да у нас каменный век был по сравнению… Черчилль, железный занавес! Запад обвиняли, а сами отгородились от мира бетонной стеной. А пропаганда?! Сплошные лозунги и призывы. Заметьте: пустые, никчёмные! Ведь никто ни во что не верил! Все врали: и наверху, и внизу. Сейчас на что-то подобное смахивает. Скоро и границы закроют.

Роман снова пожал плечами, взял пульт со стола и выключил телевизор. Игорь Павлович понял, что разговор окончен, криво улыбнулся и покинул кабинет.

Если Рома и мог в чём-то с ним согласиться – это в том, что практически невозможно стало работать с Европой, немного подсел бизнес. С остальным же, вроде железного занавеса, он согласиться никак не мог. Никто не закрывал границы – вали куда хочешь. В принципе, некоторые так и сделали, но Рома никуда не собирался, хотя в своё время двоюродный брат бабушки помог ему и Филу получить гражданство Азербайджана. Этот паспорт не имел безвизовых преференций, но открывал массу возможностей в это непростое для страны время. Например, позволял открыть счета в банках, не попадающих под санкции. Да и вообще, в Баку его родственники были не последними людьми, и в следующем году он планировал начать там бизнес.

Да, с началом военных действий в Донбассе вести бизнес стало сложнее, но осуждать решение правительства он не собирался, впрочем, как и одобрять. Сейчас сложно оценить, насколько велика была необходимость всё это затевать. Он понимал только одно: война началась не год назад, а сразу после переворота в Киеве. Сколько «мирных» погибло за восемь лет, он тоже слышал, и если не было другого выхода остановить бомбёжки, тогда, может, всё правильно.