«Поэзии нет ни в сердце, ни в природе… поэзия – ложь!» – подумал я.

У моей спутницы опять как будто лопнула струна в груди.

– Послушай! – сказала она мне. – Хоть мы не созданы, чтобы любить друг друга… но все же мы можем быть друзьями.

Я посмотрел на нее тусклым взглядом, каким на меня недавно рыба; так смотрят на свою почтенную и уважаемую бабушку.

– Откуда ты?

– Я из Силезии.

– Ты была замужем?

– В дни моей юности я встретила одного стройного и молодого итальянца, с красивым прямым носом, который шел с шарманкой по улице. Я посмотрела на него, и я в него влюбилась. Когда ко мне являлись свахи, то я кричала:

– Не хочу… я хочу замуж только за этого синьора с прямым носом… – но оказалось, что у этого синьора была жена и шестеро детей. Так и не вышла замуж.

Луна расширилась; она как будто выросла в далеком темном небе, напоминая спелую большую репу.

– Я расскажу теперь тебе, – сказала моя спутница, – о двух подземных гномах. Моя могила, в которой я теперь живу, находится в Силезии, на горном кладбище. От природы я очень болтлива… и вот, когда я выспросила все секреты у всех моих соседей и соседок, мне стало очень скучно под землей. Скучать пришлось недолго: когда сгнил мой сосновый гроб, то под ним оказалась трещина, ведущая в подземное жилище гномов. Живут там два забавных гнома. Один большой-большой… Его я никогда не видела. Когда он повернется там – дрожит земля. А голос у него глухой и грубый. Другой же гном величиной с воробья. Я его часто вижу: он поминутно бегает сквозь трещину. Он такой маленький, трясущийся всегда от страха… у него черный колпачок, величиной с орех, и круглая седая, всегда причесанная борода, как хоботок шмеля. Его обязанность состоит в том, что он, двоясь, троясь и разделяясь на бесконечное количество таких же гномов, присутствует при родах женщин. И когда женщина родит, то гном заботливо осматривает новорожденного ребенка. Если ему покажется, что этот маленький ребенок не будет выделяться ничем особенным среди других людей, – он оставляет его жить. А если же ребенок должен быть чем-нибудь большим, тогда малютка-гном втыкает ему булавочку в висок. Ребенок умирает, а маленький, согнувшийся, трясущийся от страха гном бежит, бежит… когда же случается ошибка, когда рождается и вырастает великий человек, тогда большой сердитый гном жестоко бьет малютку-гнома. Он встряхивает его так, как если бы тот был мешочком, наполненным игральными костями… Я вздрагиваю тогда вся от сострадания и забываю отгонять червей, которые меня грызут.

Я хотел что-то у нее спросить, но моя спутница уже исчезла.

Я посмотрел вокруг себя.

Светало. И бледным золотом мягко согрелся край тревожно дремлющего по утрам востока.

Я понял, что все мертвецы должны были теперь опять исчезнуть, чтобы догнивать под сводами земли.

Я снова вспомнил о портном и заплетающейся, пьяной походкой пошел по берегу проснувшегося Рейна, который сделался спокойным, мутным, скучным – как сама жизнь.

И мне казалось, что я вижу глухую неустанную работу гнома – жизнь обесцветить и ослабить все сильное…

Золотой неподвижный песок… Безграничная даль…

С далекого и побледневшего от света неба солнце льет жгучий дождь своих светлых лучей.

Лучи впиваются в песок, словно острые длинные и прозрачные когти, – все глубже и глубже. Они пытаются сжечь неподвижную, разгоряченную земную грудь и уничтожить землю.

– Сжигай! Сжигай! – беззвучно шепчут светлые лучи, и золотистые поблекшие песчинки со стоном корчатся, дрожат и вздыхают, предчувствуя гибель.

– Сжигай! Сжигай! – шепчут лучи, и когти их впиваются все глубже. – Все живое погибло. Растения умерли вместе с душистыми цветами, которые мы целовали с такой негой и страстью в июльские полдни. Животных нет. И нет людей, которым мы вдыхали в сердца своим царственным светом великие грезы, потрясавшие мир своей силой. Умирай же, земля, жалкий труп, переживший великую жизнь.