Ателье кажется громадным, и темные, коварные чудовища таятся по его углам.
Делать ей нечего. Она подходит медленно к постели, распускает тяжелые волны своих пышных волос. Ей остается только лечь и долго-долго глядеть открытыми глазами перед собой… Потом заснуть тяжелым крепким сном, без грез.
Две из многих
– Шесть часов. Они придут поздно?
– Да, поздно. Мы будем ужинать вдвоем.
Винченца придвигает маленький стол к постели возле окна.
На постели лежит Марианна. Она освобождает руки из-под одеяла, рассматривая розовые ногти.
– Что у нас к ужину?
Винченца покрывает столик белой салфеткой и ставит два прибора.
– Бульон, мясо по-бургондски, спаржа с соусом, потом будем пить кофе.
– С коньяком?
– Да.
Марианна медленно подкалывает шпильками свои длинные волосы.
– Знаешь, Винченца, я теперь думаю: если бы мы могли жить долго-долго, вдвоем, в этом отеле, в этой уютной комнате с плетеной мебелью, и чтобы жизнь не приходила к нам и не стучалась в дверь.
Винченца улыбается:
– Когда же нужно было уходить отсюда, то наш хозяин подал бы нам длинный-длинный счет. А кто бы стал платить? Не я, понятно.
Марианна смеется:
– И не я тоже. – Она с комфортом вытягивает ноги на постели и начинает есть. – Все это пустяки, мечты… Я ко всему привыкла. Мне все равно. – В ее словах звучит какой-то грустный вызов. – Мне все равно. А все же, знаешь ли…
Винченца смотрит на нее.
– Ты из какого города?
– Я из Бретани, – говорит Марианна, задумавшись, – из Сен-Мало. У меня там отец, брат женатый. Рабочие оба. Работают, работают, как вьючные животные. И здоровы, красивы… Труд их красит, должно быть. Я переписываюсь с ними иногда. Они не знают ничего. Они убеждены, что и я тоже… работаю. – Она смеется принужденным коротким смехом. – Ты из какого города?
– Из Флоренции.
– А у тебя есть кто-нибудь?
Винченца хмурит брови.
– Никого нет.
Ее тонкие ноздри слегка расширяются, как будто под влиянием сдержанного гнева.
– Никого, – повторяет она.
Марианна с наслаждением обсасывает спаржу.
– Без отца и без матери?
Винченца пьет коньяк.
– А! – говорит она с упрямым жестом. – Все это ведь ушло и умерло, наше прошлое. И об этом нам нужно забыть.
Перед окнами проходит кучка пьяных матросов с двумя женщинами с набеленными лицами, в огненных париках и в фантастических костюмах из голубого яркого атласа.
– Бей их в морду! Чего там! – кричит один из матросов. Его пьяное и красное лицо не выражает ничего, кроме бесстыдства, опьянения и зверства. – Бей их в морду! Сотри с них муку́!
Матросы забавляются и дергают женщин за их парики.
Раздается удар. Лицо одной из женщин все в крови. Она шатается и падает с коротким стоном.
Винченца в страхе вскакивает с кресла и сдвигает занавески окна.
– Марианна… – шепчет она с ужасом.
И обе женщины, не кончивши своего ужина, глядят друг на друга остановившимся от страха взглядом, побледневшие, как полотно.
Их ожидает то же самое. За этим их и привезли сюда, в этот приморский веселый город южной Франции.
Марианна приходит в себя первая и вызывающе приподнимает голову.
– Это бывает, – говорит она. – Мне все равно. Со мной тоже бывало…
Она как будто что-то вспоминает и вызывает в своей памяти какую-то ужасную картину прошлого. Грудь ее начинает дышать глубоко, и, уронивши на подушку голову, она начинает вдруг плакать отчаянным и судорожным плачем, сжимая пальцами подушку.
– Животные… – бормочет она, всхлипывая и вытирая кулаками слезы.
– И низкие животные! Свой облик человеческий они забывают, когда приходят. Душу свою за порогом всегда оставляют. Как будто куклы перед ними деревянные, с фарфоровыми и раскрашенными лицами. Разбил – заплатил… Сердца как будто у нас нет. А за разбитое чем заплатишь? Есть оно у нас, сердце, – есть, есть… Вот! Вот! Я его чувствую под пальцами. Бьется оно… Есть! Есть!