– Сознаюсь, – голос Сэра́ звенел осколками льда, – каюсь и не смею молить о снисхождении. За прегрешения свои отдам себя на откуп смерти.

Вздор! Глен приоткрыл внутренние щиты. Чтобы прочесть отца, пришлось очистить разум от тревог и обрасти броней успокоения. Не сразу, но едва распознаваемый поток чужих чувств просочился в сознание. Щиты непоколебимости в душе отца разрушились, надломленные дланью вопиющих подозрений.

Тоже сомневается, – пронеслось у Глена в голове, – тоже не желает слепо верить в виновность господина Сэра́.

– Слова ваши отзываются в моём сердце неверием, – проговорил отец, подтверждая домыслы. Казалось, в безвестность канула вечность, прежде чем он повернулся к стражам и выкрикнул: – Внемлите приказу!..

По велению владыки воинский совет отложили до рассвета. Поводом для отсрочки послужило нанесённое господину Сэра́ ранение. Несерьёзный порез. И всё же его надлежало осмотреть и промыть.

В Танглей даже недругов зачастую не казнили на месте. Что уж и толковать о прославленном мастере, служившем трём правителям и до сей пор не запятнанным чернью злонамеренных деяний. Лишь однажды на репутацию мастера пала тень – его бастард совершил кражу. Но Танглей – не тот клан, где отцов клеймили позором за проступки непутевых отпрысков.

Уведённого стражами Сэра́ ожидал допрос. Подтверждение вины могло повлечь за собой либо заключение в узилище и скорую казнь, либо суд поединком, где с провинившимися сходились в бою океаниды-каратели – виртуозные воины из элитного отряда, обученные с особой филигранностью.

Суд поединком мало чем отличался от казни. Но ежели замаравшим честь стражам предоставляли выбор, они в девяносто девяти из ста случаев отдавали предпочтение сражению на холодном оружии. Рождённые с клинком в руке, они и пасть желали, обнажив его напоследок. Желали распрощаться с жизнью, ускользая от поцелуев стали и слыша её прощальную песнь.

Танглей застыл в безмолвном ожидании. Над дворцом будто нависла тень огромной волны. Воины возвратились на посты. Владыка исчез во дворце. Следом в обнимку с куклой упрыгал и Камус.

Глен предложил Дилу и Кира́ отужинать, и вскоре они наведались в поместье и прошли в трапезную.

Середину просторной комнаты занимал мраморный стол. Стоявший на нём подсвечник устремлял к потолку завитки холодного огня. Синие отблески отражались в хрустале резных бокалов и играли на столовых приборах. Рыбные нарезки соседствовали с супницами. Блюда с дольками плодов были окружены кувшинами с нектарами и водой. Одну стену укрывали белые меховые шкуры. На другой чередовались скрещенные сабли и картины в посеребренных рамах.

Невзирая на холод снаружи, в трапезной хозяйничало тепло. Поместье было возведено у горячих источников, и нагретая водица струилась совсем рядом, щедро делясь жаром с обителью Глена и согревая ноги даже через подошвы сапог.

Пока двое слуг-наяд суетились вокруг стола, Глен пересек комнату и раздвинул тяжелые занавеси. Распахнул оконные створки, впуская морозные ветра. Подал собратьям знак, и они расселись.

Ели молча – никому кусок в горло не лез. Кира́ глядел в никуда, вяло ковыряя вилкой рыбу. Дил поглаживал ободок салатницы с водорослями и блуждал взглядом по кружевной скатерти. Глен попусту ожидал появления Лин. Сурия поведала, что та заперлась в покоях и не горит желанием вести беседы.

– Ты покинул поле боя и вернулся с Лин, – тронул уши хрипловатый голос, и Глен поймал хмурый взор Кира́. – Стало быть, ты за ней отлучался? Она пребывала в Вересках?

– Истинно, – Глен отложил вилку. – Скованная ужасом, стояла у горящей повозки и…