Она выглядела пугающе…

– С лестницы недавно упала, – с ноткой сожаления пояснил Камус. – Слегка раскорячило девочку…

Раскорячило – неподобающее слово. Правая рука куклы скручивалась вокруг шеи удавкой, левая нога была завязана узлом. Светлая шевелюра вздымалась над головой необъятным облаком. Глаза – алые пуговицы, под ними темнели разводы чёрной краски. Рот – круглый провал в набивке. Из-за него кукла казалась изумленной, будто охнула, да так и застыла – челюсть защемило.

– Аж зарыдала от восхищения, – Камус приложил пятерню к груди, как бы страшно польщённый. – Леит, ну что ж ты молчишь, право слово? Хоть бы благой ночи хранителям пожелала…

Кукла, само собой, не отозвалась, продолжая сидеть с открытым ртом и таращить в небо пуговицы.

– Владыка Дуги́! – Возглас нарушил тишину враз с тем, как за мостом распахнулись железные ворота.

Хранители уронили взгляды наземь и припали на колено. Глен последовал примеру собратьев. Покосился на Сэра́ – и воспоминание о недавней схватке разлилось в сердце горечью. Непонимание произошедшего твёрдым комом поднялось к горлу. Следом пришла усталость. Пришли невнятные, но дурманившие истомленный разум чувства хранителей: неверие и отрицание.

Обращаясь к своему дару в толпах, Глен зачастую терялся – как если бы превращался в ледяную глыбу, омываемую волнами. Он поспешил вырваться из плена чужих тревог, пока они не затянули, точно водоворот.

– Поднимитесь. – Голос владыки резал без ножа и надламывался, как старые кости.

Глен встал. Приосанился и обнаружил, что с боков его стиснули Дил и Кира́. Поклонился и встретил пронизывавший холодом взгляд: отец замер в двух шагах, рослый, с широким размахом плеч.

В народе поговаривали, что хорош тот правитель, которого слышно через всё поле. И отец с лихвой оправдывал эту молву. От него веяло обманчиво тихой первобытной силой, дремавшей в недрах плоти. Он двигался плавно и осторожно, как умудренный опытом старец, а на мир глядел кристально-чистыми голубыми глазами, на дне которых бушевали волны.

– Не помешало бы мне сну предаться, господа. – Глас Камуса прогнал застоявшееся безмолвие.

– Ступай, – сухо вымолвил отец, даже не поглядев на него. – А поскольку ты приходишься мне кровным братом, я даже позволю тебе пробудиться.

– Чёрная неблагодарность! – всхлипнул Камус. – Между прочим, это я твоего непробивайку сразил и…

– Умолкни. – Порыв ветра растрепал меловые волосы отца и раздул его белую накидку.

Хранители держали рты на замках, дозволяя владыке оценить положение и сплести паутину мыслей. Глен проследил за взглядом отца, мазнувшим по пятнам крови на снегу и перекочевавшим к Сэра́. Мастер восседал у моста. Поникший. Словно прозревший, и оттого покорный. Со скованными за спиной руками.

– Это я, мой правитель, – в гробовой тишине произнёс Сэра́. – Я передал фениксам сведения о расположении наших разведчиков.

– Что?! – Глен не поверил ушам.

Надумал выкрикнуть, что мастер, должно быть, чем-то одурманен, но не смог вырвать слова из пересохшего горла. Дил и Кира́ вскинули брови. Иные хранители обменялись недоумевающими взглядами.

И вдруг так странно стало… Глен будто очутился в параллельном мире, который явно сошёл с ума. Дядя в обнимку с куклой топтался у моста и жевал засахаренный крендель. Отец стоял перед Сэра́ неподвижно, словно выточенный изо льда. Глаза Сэра́, обычно подёрнутые морозной коркой и лишённые какого-либо выражения, ныне горели тусклыми звёздами и метались в смятении.

– Верно ли я вас понял, – молвил отец, явно даруя мастеру шанс отказаться от признания, – вы сознаётесь в измене и клятвопреступлении? Каетесь, что сознательно обнажили меч против наследника клана?