Уж больно мужик-то встреченный ему интересным показался: лоб высок, глаза мудры, и во всей повадке что-то такое особенное, доверие вызывающее сразу.

Название своё село Карачарово, согласно преданию, получило в те давние дни, когда первые орды татарские вышли к реке Оке, поживиться добычею в окрестных селеньях.

Да не тут—то было: засекли селяне супостатов.

Вот с тех пор и стали татары место это звать «Карачар», что по-ихнему означает «Пост» или «Дозор».

Да и то верно: стоит Карачарово на холме высоком, и омывается холм тот рекою Окой так хитро, что нету места лучше для догляда за краем неба, откуда в любой момент могут прийти вражьи степные разъезды, или какие другие разбойники-басурманы.

– Звать-величать меня Нечай Голован. Отчества при имени не признаю, ибо родителей своих не помню, во младенчестве подобран был посередь большой дороги и воспитан Волхвом Сивирятей. Слыхал про такого?

– Слыхал.

– В обучении у Сивиряти состоял я двадцать годов, и прозвище своё получил от него же, чем горжусь зело, ибо мудрейший изо всех известных мне людей прозвище это мне даровал от всего сердца. Но речь с тобою вести я хотел про обиду твою. Так хочешь ли ты, Илья сын Иванов, узнать, что же обида твоя на отца твоего Ивана Тимофеевича, кузнеца знатного, означает?

– Хочу. – Твёрдо отвечал Илья.

– Ну, что ж.

Голован помолчал немного, глядя на луга бескрайние за Окой рекой, а потом сказал, тихо и просто.

– Ты, Илья Иванович, потому обижен, что кончилось твоё детство.

– Как это? – Илья опешил даже, ибо ждал, честно скажем, совсем-совсем другого.

– А так. Взрослый ты отныне. Пришло другое время, и, соответственно, другим становится отношение к тому, что привычно. Об этом ещё древние римские мудрецы на своём латинянском наречии правильное изречение придумали: «Volens nolens». Что, если перевести на наш язык, будет звучать случаю твоему соразмерно: хочешь не хочешь, волей – неволей, а жить теперь тебе, Илья Иванович, предстоит иначе.

– Иначе. – Илья повторил последнее слово Голована, словно взвешивая его на весах ума, души и сердца своего.

Выходило, что прав человек мудрый: весомым выходило слово, и для ума, и для сердца, и для души.

Так что, единственно, о чём спросил Илья Голована далее, было вполне предсказуемо.

– Иначе – это как? Что делать надобно?

Илья твёрдо смотрел Нечаю прямо в глаза.

– Я, дядя Нечай, дурней, которые, повзрослев, детями остаются, видал. Вон, у нас такой, Фролка Каланча: до седин дожил, а всех занятий – на печи сидит, в носу пальцем ковыряет, да песни горланит похабные. Нет, я так не хочу. Взрослый, значит, к делу взрослому приставлен быть обязан непременно.

– Правильно мыслишь. – Голован улыбнулся ободрительно. – Про родителей не беспокойся: сегодня же отцу твоему, Ивану Тимофеевичу, и маменьке, Ефросинье Яковлевне, весточку доставят от Волхва Сивиряти, где прописано будет по всем правилам о том, как взят ты в ученики по чину воинскому, ибо талант в тебе Сивирятя к ентому делу обнаружил немалый.

– Благодарствую.

– Рано благодаришь.

Голован посуровел голосом.

– Узнай вначале, прежде чем слова благодарные речь, о том, каковы они, дела твои взрослые, намечаются, а уж потом решай: может, проклятие с уст твоих сорвётся, а не спасибо вовсе. Слушай же, Илья Иваныч, про свою взрослую жизнь. Предстоит тебе с ватагой храброй пройти подземными запретными ходами в особое место, пещеру тайную, где ждёт и тебя, и соратников твоих по походу славному, великий подвиг во славу всех людей земных. Там, во ходах тех подземельных, копят силы воинства мертвецов, а в пещере дожидается главное зло: Череп Колдуна Чёрного. Он вознамерился Землю от живых людей очистить и своё Мёртвое Чёрное Царство установить на веки веков. Вижу, спросить хочешь? Так спрашивай.