– В тебе слишком много… – повторял отец, и я не знал, куда деть Кьеркегора и Стриндберга, Фукидида и Акутагаву, досократиков и схоластов, структуралистов и адептов абсурда, как обращаться с наследием брата так, чтобы не навредить ему, не навредить себе и родным, родителям и Ей, всем тем джентльменам и леди, подарившим мне сквозь дистанцию лет свои жемчужины, свои галактики. Я был чересчур несмел и наивен для своей последней жизни.

Мне оставались два действия, два акта: уйти в море и заняться музыкой.

Часть II: Вопросы

I

«Нужно обладать стойкостью и в пороках, и в добродетелях, чтобы удержаться на поверхности, чтобы сохранить взятую скорость, которая необходима нам, чтобы сопротивляться соблазну потерпеть крушение или разразиться рыданиями»

Эмиль Чоран, «Признания и проклятия»

На судоплавателя я всё же поступил. То была отдельная история, обошедшаяся не без драм, но без скандалов, – отец проявил характер и поставил мне условие:

– Хм, сын. – Помню, как стояли с ним на кухне. – Ты всё-таки решил пойти в матросы, да?

– Да, решил. В моряки.

– Тогда – если ты не совсем дурак, конечно – ты должен понимать, что мы с мамой на тебя рассчитываем.

– В плане? Что буду вас обеспечивать потом?

– Нет… не в этом плане. – Он на мгновение смутился, но вернул себе представительный вид. – Я знаю, ты любишь шутить про «запасного ребёнка», но это твоя жизнь, и тебе её жить. Я хотел напомнить о твоей пассии.

Здесь, помню, моё сердце – или показалось? – странно ёкнуло.

– У меня тоже есть пассия – твоя мама. Не буду нагнетать и говорить, что она не выдержит, если и твоя жизнь куда-то покатится, но… подумай о Ней.

Он подчеркнул последнее слово, слегка понизив голос, – будто знал, как я к Ней отношусь, – и мне виделся трогательным тот ключ, который он подобрал к решению моего морского вопроса. Должно быть, он не имел в виду Её, имел в виду мою мать, и, наверное, мне показалось, но этот разговор двух мужчин напомнил о уже моей молодой семье, и в тот момент я как-то оставил беспечные мысли об иллюзорной романтике мальчика-помогалы на борту корабля. На деле – и я это знал заранее – сей вариант поставил бы не оглушительное многоточие, а продолжительную точку на моей одичалой жизни – вызванный потерей брата бунт блокировал эту очевидность.

– Эээ, хорошо. – Пробубнил я, смутившись.

– Нельзя быть мизантропом долго и безнаказанно одновременно, это как ехать по встречной. Скоро ты это поймёшь.

– …

– Сделаем так, – подхватил отец, – я всё же переведу тебя на домашнее, чтобы ты мог получить корочку. Но подготовка к выпускным экзаменам полностью на тебе, ладно?

– Ладно. – Откликнулся.

– Если нужен совет какой – я всегда рядом. – Затейливо подмигнул и покинул кухню.

Так я оказался на крючке, задержавшем моё свободное падение. Дело предстояло нехитрое – сдать экзамены, подобрать вуз, дождаться поступления и далее по списку… Это «далее» повисло надо мной солнцем, воротами лимба, и выбираться из последнего следовало собственными усилиями, своим трудом.

С трудолюбием после исчезновения брата у меня образовались читаемые проблемы по типу «умный, но ленивый» – серой фразы, которой клеймят всех странных без разбору, фразы, которой достаточно для полной демотивации при обратной интенции, фразы, являющей собой пресловутое ведро с крабами. Мы тянемся к свету, к единению с Человечеством, к хорошему, милому и приглядному, к аристотелевскому идеалу человека, в общем, тянемся ввысь – и здесь нас накрывает чья-нибудь бескомпромиссная клешня, утрамбовывая обратно на дно, в лимб. Иные, непрочные душой, находят в нём последнее пристанище и принимаются жалеть себя в заунывных декорациях до самого скончания (мысленный лес, терра инкогнита) – так свирепая эволюция отсеивает неудачников, сбрасывает социальный балласт, самоочищается. Я постановил, что мой экзистенциальный кризис не должен касаться никого, включая меня, что встречу Её по ту сторону врат и что аскеза – благородное отречение, служение идее, самооскопление в некотором смысле – это либо гордыня, либо трусость, либо всё вместе. Так, наркоманы, трудоголики, моряки и монахи – все, в общем-то, отрекаются, гордыня – непобедимый грех, трусость – инстинкт, и при подборе способа, как делить с ними быт, человеку социальному, persona socialis, остаются два ориентира, две оси: социальное одобрение и собственное самочувствие.